— Это нужно расценивать как юмор? — спросил Канарис.

В глазах арестованного вспыхнул живой огонек.

— Как факт, — ответил он.

Когда Канарис вернулся к Шиммелю, тот уже все знал.

— Потрясающе… потрясающе… — растерянно повторял он. — Я бы мог поверить, если бы это был любой другой. Потрясающе… потрясающе…

— Он знал много? — спросил Канарис.

— Много…

— Вы получили тяжелый подарок к вашему юбилею… — сказал Канарис и, помолчав, уточнил: — От советской разведки.

В самом начале войны, когда определились направления главных ударов гитлеровских войск, стало ясно, что самое опасное для ленинградских чекистов — занять оборонительную позицию. «Наш главный бой — у врага в тылу», — твердил Куприн на каждом оперативном совещании. Нужно было научиться активно выдвигать разведывательные и контрразведывательные операции вперед через линию фронта. Такая наука неизбежно стоит крови…

Навстречу гитлеровским войскам под Таллин, под Псков, под Ивангород уходили разведчики и исчезали, точно растворялись в раскаленном воздухе войны. Позже, значительно позже, станет известен смертный подвиг многих.

Но бывало, что на уже полузабытой цепочке связи, там, с той ее стороны, вдруг появлялся один из тех, кого уже отчаялись ждать. И поступала первая информация.

Во вражеском тылу, в новгородских, псковских лесах, возникали партизанские отряды, в оккупированных городах и селах — подпольные организации патриотов, постепенно наша разведка нащупывала связь с ними.

Через голову врага перекидывался постоянно действующий мост, и день ото дня он был все шире и прочнее. Армейские особые отделы становились вокруг Ленинграда боевыми форпостами нашей разведки и контрразведки. На этот выставленный вперед кулак все чаще и все больнее натыкалась вражеская разведка.

А в комсомольских райкомах Ленинграда толпились взволнованные парни и девчата. Они жертвенно отдавали себя трудному и опасному делу разведки и с волнением ждали решения: возьмут или не возьмут? В райкомах партии получали путевки в разведывательные органы коммунисты — люди самых различных профессий. Они не были профессионалами-разведчиками, и это не раз было причиной героической гибели многих из них в застенках гестапо. Но это они же вместе с профессионалами стали грозными солдатами разведки.

Работа постепенно разворачивалась, но шла далеко не гладко…

В первых числах ноября начальник Ленинградского управления НКВД Куприн вылетел в Москву с докладом.

Там был утвержден план действий ленинградских чекистов на ближайшее полугодие. Он вошел в общий план борьбы советской разведки и контрразведки на всех фронтах войны. Было спланировано повседневное взаимодействие усилий, направленных из Ленинграда и других центров.

С этими важнейшими документами в портфеле Куприн возвращался в Ленинград. Он страшно торопился, потому что понимал неизмеримую цену каждого дня борьбы.

Самолет приземлился на полевом военном аэродроме. Оставался только прыжок через замерзавшую Ладогу, — еще засветло Куприн успел бы долететь до Ленинграда, но не было ни одного свободного истребителя для сопровождения. Пользуясь своим высоким положением, Куприн приказал нарушить строжайшую инструкцию и лететь без сопровождения. Его отправили на военном самолете, посадив на место штурмана, который в таком кратком полете и при отличной, ясной погоде не был нужен.

Немцы держали небо над Ладогой под непрерывным наблюдением.

Одинокий самолет был сразу замечен, в воздух поднялись их истребители. Все дальнейшее совершилось в течение нескольких минут. Истребители атаковали советский самолет и сбили его. Самолет упал в Ладожское озеро…

Ночью на месте гибели самолета появилось вспомогательное судно Ладожской флотилии. Водолазы спустились на дно.

Самолет был поднят и отвезен на берег. Если бы немцы знали, какой драгоценный портфель сжимал в руках мертвый человек, находившийся в штурманской кабине сбитого ими самолета!

Бумаги Куприна немедленно были доставлены на Литейный проспект в управление, и утвержденный в Москве план стал боевым делом ленинградских чекистов.

Ничего этого Канарис не знал, он понимал только, что советская разведка оказалась сильнее, чем он думал.

Из ленинградского дневника

На фронте образовалась атмосфера какой-то спокойной деловитости.

Не случайно так часто мы употребляем сейчас выражение «ратный труд». Идет ежедневная и еженощная разнообразная военная работа. Но здесь еще и убивают… Видел: трое солдат ломами ковыряли мерзлую землю. Спросил: зачем здесь окоп? «Могила», — ответил один из них…

В штабе полка посоветовали идти на передовую и написать про бойца Старикова, который подбил танк. Советчики почему-то улыбались. Я боялся розыгрыша и пошел к командиру полка.

Он сказал совершенно серьезно: «О Старикове написать надо обязательно, я представляю его на Красное Знамя».

В общем, пошел.

Увидел его и сам тоже заулыбался. Рост у Старикова — от силы полтора метра. Ватник на нем почти как пальто. Под шапку, чтобы не валилась на уши, повязан платок. Носик — кнопочка. Глазки — пуговички. На дворе зима, а у него веснушки во все его круглое лицо. И это он три дня назад уничтожил вражеский танк! Факт! Сергей Трофимович Стариков. Так он рекомендуется сам, и, по свидетельству однополчан, так он представлялся еще до танка.

О том, как было дело, он рассказал мне неторопливо хриплым моряцким голоском, неумело посасывая папиросу, которая у него то и дело гасла. Вот его рассказ в точности:

— Я был в боевом охранении. Заступил в ночь. Жуткий холод. Я занялся окопчиком. Долблю да долблю землю и, значит, все углубляюсь, а по причине работы холода не испытываю. Даже интерес появился: как я глубоко могу в землю врезаться? Про танки я и не думал.

Интересно — чем глубже вкапываюсь, тем земля теплее. В общем, зарылся во как — руки снаружи не видать. Но все сделал, как учили: приступочку для стрельбы стоя, еще одну — для удобства вылаза и еще — вроде бы печурочка для боеприпасов — аккурат у меня было две ручные гранаты и две горючие бутылки. Ну, опустился на дно — ноги под себя, руки в рукава. Воротник вверх. Спиною — плотно к стене. И сижу. И, прямо скажу, задремал.

Сколько я так дремал, не знаю, потому как не знаю, сколько я провозился со своим рытьем. Проснулся и слышу, вроде бы как земля за спиной у меня подрагивает и шевелится.

Быстренько встаю ногой на приступочку и высовываюсь.

Увидел… и растерялся — прямо на меня прет танк. Здоровый. Земля из-под него брызжет. А я, как последний дурак, хватаю гранату и, не сорвав кольца, кидаю ее. Попал, и она скатилась с него, а я уже носом слышу, как горелым маслом пахнет. И тогда я нырнул в свой окопчик. И сел там на корточки.

Вдруг как загрохочет, железо как завизжит! Глянул вверх, и душа у меня вон — вверху дно танка, все в масле, и чего-то блестит и гремит. И вижу, он