С Евгенией Менеке, тогда еще Женей, Женечкой Гуцан, Игорь познакомился зимой 1905 года в Гатчине, где жил вместе с матерью и старой няней. Женя же снимала угол в Петербурге, зарабатывала шитьем, а в Гатчину приезжала по воскресеньям – навестить и обиходить отца, опустившегося после смерти жены, Жениной матери. Была она на редкость хороша собой: стройная, с роскошными золотыми вьющимися волосами. Игорь, влюбившись, придумал своей юной подруге новое имя Злата и задарил стихами: больше задаривать было нечем. Однако у Златы были не только золотые волосы, но и золотые руки – она умела пустяками обиходить, «изузорить» их ветхий «уют».

Златошвейные фантазии Жени восхищали поэта, видимо, еще и потому, что он и сам любил и умел мастерить руками. Например, для того чтобы Злата смогла вдоволь налюбоваться «малахитовой водой» тогда еще чистой-пречистой Ижорки, Игорь, с помощью плотника, сколотил замечательную лодку.

Неожиданно выяснилось, что Евгения ждала ребенка. Но о женитьбе не могло быть и речи, а с ребенком на руках какое житье? И она сделала то единственное, что могла сделать молодая женщина в ее положении: стала содержанкой богатого «старика». Впрочем, стариком ее избранник, видимо, не был, а главное, он любил детей: к родившейся вскоре девочке, названной Тамарой, относился так хорошо, что благодарная Злата родила и второго ребенка – тоже девочку. Так ли был богат покровитель Златы, как это изображено в стихотворении Северянина:

мы не знаем. Но все остальное соответствует истине.

Богатый покровитель внезапно умер, и молодая мать осталась без гроша и с двумя маленькими детьми. Игорь Северянин к тому времени успел стать известным поэтом, и какие-никакие деньги у него имелись, но он был уже связан с другой женщиной – Марией Васильевной Домбровской, и связан прочно, пусть и не узами законного брака. И Злата распорядилась своей судьбой сама, учтя сделанные ошибки: вышла замуж, но не за богатого, а за надежного человека, скромного служащего, немца, хотя вполне могла, при ее-то внешних данных, сделать и более блестящий выбор. Но она думала не о себе, а снова о детях. Затем началась Первая мировая война и немецкие погромы. Супруги Менеке эмигрировали в Берлин. Девочек оставили у родственников. Забрать их фрау Менеке смогла лишь в 1920 году, после заключения мирного договора с Германией. В Берлине Злата открыла пошивочную мастерскую, была завалена работой, семья ни в чем не нуждалась. Девочку Тамару, у которой обнаружились способности к музыке и танцам, смогли отдать в хорошую балетную школу (дочь Северянина стала профессиональной танцовщицей). Об отце Тамары Евгения Менеке, занятая по горло, вспоминала с грустной нежностью, думая, что он погиб, как и многие его ровесники, на войне, пока не прочитала в одной из берлинских русских газет стихи, подписанные его именем. Она написала в редакцию с просьбой переслать, если это возможно, если есть адрес, ее послание – а это была настоящая исповедь! – автору. И самое удивительное: письмо нашло адресата! Потрясенный Северянин написал чуть ли не в один присест поэму о первой любви – «Падучая стремнина»:

Началась переписка, чему не помешал и тот факт, что поэт только что женился. Но жена – Фелисса Михайловна Круут, любившая и ревновавшая мужа без памяти, помешать не могла. Супруги собирались ехать в Германию, а там без помощи Златы было не обойтись. Да и зачем ревновать ей, такой юной, к «пожилой» замужней женщине?

Евгения Менеке встретила чету Лотаревых на вокзале и, как и обещала, устроила их на недорогую, но удобную квартирку. А на другой день впервые в жизни Северянин увидел свою шестнадцатилетнюю дочь, кстати похожую на него, а не на свою красавицу мать. Такого поворота Фелисса Михайловна не ожидала и поставила вопрос ребром: или они, или я.

Игорь Васильевич пообещал жене, что больше не увидится со своей первой любовью и, хотя потом дважды приезжал в Берлин, вопреки обыкновению, слово сдержал. Но со Златой он все-таки встретился. Правда, уже после того, как расстался с Фелиссой. И не в Берлине, а в Таллине, через 17 лет – в 1939 году. Этой встречи поэт совсем не хотел, может быть, боялся изменений, возраста, памяти. Но его опасения не сбылись, или, вернее, сбылись слишком явно: и в 52 года Евгения была красива и элегантна. Судьба каким-то странным образом хранила ее. Во времена нацистов Злату арестовали за то, что она укрывала в своей мастерской евреев, но потом выпустили. Умерла Евгения Гуцан-Менеке в 1952 году, в Лиссабоне, легко, на руках обожавших ее дочерей.

После смерти Сергея Есенина мать поэта Татьяна Фёдоровна сказала: «Не было той, которая уберегла бы». Действительно, ни одной его возлюбленной не удалось вытащить поэта из пьянства. Шестнадцатилетний брак Игоря Северянина с Фелиссой Круут – видимо, противоположный пример: женщина уберегла человека и поэта.

С Фелиссой, тогда еще гимназисткой, Северянин познакомился в Тойле. Ее одноклассник вспоминал:

«…На вечере в помещении пожарной команды моя соученица по прогимназии Фелисса Круут, дочь тойлаского плотника, выступила с чтением стихотворения эстонского писателя Фридсберта Тугласа „Море“, а затем она исполнила лирические отрывки из произведений Н. В. Гоголя на русском языке. Очарованный талантом юной чтицы, поэт Северянин, присутствовавший на вечере, подошел ее поздравить, а через некоторое время жители Тойлы стали часто встречать свою землячку в соседнем парке Ору в обществе известного стихотворца».

По-видимому, Игорь Васильевич увидел в этой случайной встрече небесное знамение. Мать, Наталья Степановна, единственная женщина, которая скрашивала его холостое житье (после того как подруга Игоря Васильевича Мария Васильевна, еще недавно влюбленная и нежная, готовая на любые жертвы ради их взаимного счастья, не выдержав испытания захолустьем, ушла от него), была совсем плоха, местный доктор сказал: безнадежна. И вот судьба, словно бы сжалившись, послала ему эту строгую девочку, чтобы она заменила тридцатичетырехлетнему поэту горькую утрату! Похоронив мать, Северянин скоропалительно – и сорока дней не минуло со дня похорон, – спасаясь от ужаса одиночества на чужбине, женился.

В очень высокой, слишком прямой и для ее девятнадцати чересчур уж серьезной ученой дочке деревенского плотника не было ни обаяния, ни ликующей свежести Женечки-Златы. В ней вообще не было ничего от того, что пленяло Северянина в женщинах, – игры, кокетства, изящества. Зато имелось, и с лихвой, то, чего недоставало как предыдущим, так и последующим дамам его выбора: основательный, практичный ум, твердость характера, а главное – врожденный дар верности. Такого надежного товарища, терпеливого и выносливого, в его изменчивой и трудной судьбе больше уже не будет.