Маг опирается на посох и тихонько поглаживает искусную резьбу.

— Горе убивает человека, Нанна, — тихо говорит он, и его голос вибрирует где-то глубоко в моем сердце, медленно вытягивая на поверхность боль и муть. — Я точно это знаю. И лучшее, что мы можем сделать, — это жить дальше с надеждой в сердце.

От его хриплого смеха внутри все переворачивается, и я прислушиваюсь к каждому слову, потому что чувствую — Фолки не станет повторять дважды.

— Это очень давняя история. Я был молод, как и моя женщина. Мы жили, как и все живут: порой были слишком беспечны, растили дочь. Она была чудесной малышкой, умной и смелой, как мама, а от меня переняла способности и могла бы стать очень неплохим огнекровным магом.

Я вижу, как Фолки стискивает посох. Кажется, что еще немного и по древку разбежится тонкая паутинка трещин.

— Мою дочь прокляли. Для этого не нужно быть магом в десятом поколении — чары достаточно простые для человека, обученного обращению с силой. Прокляли просто потому, что она носила в себе мою кровь. На взрослого огнекровного мужчину, полного сил, такое и не сработало бы, но бить по ребенку — всегда самое простое, что можно придумать.

Он поворачивается, и отблеск пламени в его глазах пугает меня до дрожи.

— Я похоронил собственное дитя вот этими руками и все, что я мог, — жить дальше. Выследить проклинающего — почти невозможно, так что я забрал жену и решил покинуть те края, найти себе другой дом. Благо места в мире всем хватит. Вот только моя жена…

— Она не смогла жить дальше.

— Ты удивительно проницательна! — усмехается маг, но его взгляд остается мрачным. — Не смогла. Это не значит, что она любила дочь больше, чем я, это говорит лишь о разном переживании горя. И ее это горе убило. Высушило ее тело, отравило душу и… вынудило уйти в итоге.

— Фолки…

Мужчина поднимает руку.

— Не надо жалости, принцесса, я это не выношу. Раны на сердце со временем рубцуются, как и на душе. Я очень их любил и всегда буду помнить, и пока они живут в моей памяти, то всегда смогут вернуться в других телах. Прожить другую жизнь, с другими любимыми и другими судьбами. Это справедливо.

Фолки мягко берет меня под локоть и ведет к выходу, не обращая внимания на мое немое удивление.

— И тебе, Нанна, стоит помнить, как много горе может у тебя отнять. Ты ведь теперь не только за себя отвечаешь.

Я только открываю рот, чтобы возразить, но не могу подобрать нужных слов.

Ведь Фолки прав.

Я отвечаю не только за себя. Я не могу свести на нет старания всех тех, кто искренне пытается помочь, кто рискует жизнью ради меня. Это будет совершенно неправильно!

Впрочем, я понимаю слова мага слишком буквально — о чем он мне через пару секунд молчания и сообщает:

— Я не о Халлторе говорю, Нанна, — мы медленно движемся по коридору мимо знакомой лестницы. — И не о Виго, не о Мерай. Не о себе с Илвой. Мы все взрослые дяди и тети, которые способны принять твое решение и жить с ним. В конце концов, если человек хочет себя разрушать, то это его дело.

Фолки сворачивает к кухне и кивает Филину, который готовит что-то у плиты, помешивая варево в небольшом котелке. Я чувствую пряный запах перца и моркови, обжаренных овощей и мяса. Рот непроизвольно наполняется слюной, и я только сейчас понимаю, как сильно проголодалась. В животе предательски урчит, а я невольно сжимаюсь и краснею, но мужчины лишь переглядываются, и Фолки тихо смеется, устраивая меня за столом.

— А вот крохотная душа внутри тебя не может так сделать. Она от тебя полностью зависит.

Непонимающе моргаю и перевожу взгляд с Филина на мага и обратно.

Фолки скрещивает руки на груди и закатывает глаза.

— Мне правда нужно тебе рассказывать, откуда дети берутся, принцесса?

Мне кажется, что глаза от удивления вот-вот лопнут, и неосознанно кладу ладони на живот. Как такое возможно? Ведь у нас с волком было-то всего один раз… а на ум все приходят случайно подслушанные разговоры матушки и ее закадычных подруг о том, как порой тяжело бывает зачать.

Сумасшествие какое-то…

— Так что кушать придется хорошо, — тянет Фолки и ставит передо мной миску с мясной похлебкой. — И подумать о том, что когда — заметь, я говорю “когда”, а не “если” — твои родители очнутся, их должна встретить здоровая и счастливая дочь и внук, а не уничтоженная, раздавленная виной тень.

— О чем вы тут болтаете?

В кухню входит Халлтор, и его мрачный потерянный взгляд вызывает у меня непреодолимое желание обнять волка, прижаться к его груди и погладить растрепанные темные волосы. Кобальтовая синева кажется почти черной, а в глубине зрачков плещется беспокойство.

— О том, что ты сильно опозорился!

Брови Халлтора ползут вверх от удивления, а Фолки хлопает его по плечу и хохочет так самозабвенно, что губы сами растягиваются в улыбке.

— Эх, папаша, паршивый у тебя нюх! Почем я знаю все раньше, чем ты, м?

Филин прячет широкую улыбку и, подмигнув мне, протягивает столовые приборы, а через секунду эти двое просто в воздухе растворяются, оставив меня один на один с совершенно ошарашенным волком!

— Нанна!

— А я что? — лепечу смущенно. — Я ничего… я не знала…

Халлтор подхватывает меня на руки и зарывается носом в волосы, вдыхает жадно и жарко, сжимая в объятиях с такой силой, что трещат кости.

— Любимая моя, — шепчет он, осыпая мое лицо и шею быстрыми голодными поцелуями. Будто все эти дни, полные сомнений, вины и сожалений, мне просто приснились. — Нанна, я…

— Прости меня! — порывисто обхватываю мощную шею руками и прижимаюсь губами к губам волка. — Не вини себя и прости, что так себя вела. Ты не виноват, слышишь? Это все — не твоя вина. Я не хочу, чтобы ты так думал, мне стоило сказать это раньше, но я не могла привести мысли в порядок, не могла…

— Милая, — он опускается на стул прямо так, со мной на руках, и берет ложку. Собирается кормить меня, как ребенка? — Я хотел дать тебе время. Не знал, сможешь ли ты быть со мной после всего.

В его голосе столько боли и горечи, что я не могу сдержать слез. Они медленно текут по щекам и падают на крепкое плечо Халлтора.

— Я люблю тебя, Нанна, — шепчет он мне в волосы, — я любил тебя уже тогда, когда только впервые почувствовал, что ты есть такая, что ты где-то ждешь меня. И мы обязательно вернем твоих родителей. Мы сделаем все, что только возможно, я тебе обещаю.

— Я знаю. — Объятия мужчины кажутся такими надежными и теплыми, что глаза сами собой закрываются. Все-таки в последнее время я отвратительно сплю. — Я тебе доверяю.

— Вот и умница, — хмыкает волк.

Он укачивает меня, нежно гладит и целует так бережно, точно я сделана из хрусталя и вот-вот рассыплюсь в его руках мелкими осколками, стоит только надавить чуть сильнее.