Действительно, как только наши друзья приблизились к стенам Ратуши, они попали в атмосферу вони, в мир стоков, свалок гнилых овощей и разложившегося мяса. Чудовищный запах смерти вынудил Турнемина спешно вынуть свой носовой платок.

Бомарше засмеялся, спокойно открыл крышку в золотой головке трости и стал вдыхать аромат духов, спрятанных в ней.

— Вот они, прелести пеших прогулок, за которые вы так ратуете, — сказал он.

— Но откуда эта вонь?! С рынка?

— Да.

На мосту Нотр-Дам их догнали три телеги, запряженные крупными ломовыми лошадьми. Каждую телегу сопровождали факельщики, одетые в черные рабочие блузы, с лицами, закрытыми шифоном, и священник с церковным служкой с кадилом в руке. Груз, вповалку брошенный в телеги, был накрыт черными погребальными покровами с белыми крестами.

— Что это такое?

— Старые жители кладбища Невинно Убиенных. Их переселяют, — вздохнул Пьер-Огюстен. — Если бы мы не пошли пешком, вы так и не узнали бы, что лейтенант полиции и парижский прево решили наконец ликвидировать эту огромную свалку усопшего груза, где скучилось примерно сорок поколений парижан. С седьмого апреля каждую ночь вывозят множество трупов, сложенных штабелями, и переправляют на другой берег Сены.

— Куда же их везут?

— В старые карьеры Томбе-Иссуара (теперь это Катакомбы, вход в которые расположен на площади Данвер-Рошо), где их сбрасывают в глубокие заброшенные шахты… Думаю, скоро они не кончат. В начале работ было еще терпимо, но с наступлением тепла смрад доходит даже до Бастилии. Летом надо обязательно отправить Терезу и Эжени в деревню.

— А что будет на месте кладбища?

— Овощной рынок. Отличная идея, поверьте человеку, проведшему детство и юность на улице Сен-Дени, в двух шагах от кладбища Невинно Убиенных. Это не слишком приятное соседство.

Так беседуя, друзья шли по мосту Нотр-Дам вдоль двойной цепи обветшалых и шатких домов, почти полностью загромождавших проезжую часть моста. Другой мост — Понт-о-Шанж, ведший прямо ко Дворцу Правосудия, был закрыт — строительные рабочие разрушали на нем древние лавки менял и старые лачуги. Небо стало светлеть, и глазам пешеходов открылись горы щебня и штукатурки, выросшие у деревянных арок старинного моста.

— Париж меняет кожу, — заметил Бомарше с удовлетворением. — В следующем году этого моста уже больше не будет. Уцелеет только насос.

Вы знаете. Жиль, у нас очень хороший король, даже слишком хороший. Это настолько угнетало его, что в результате он неудачно женился. И еще ему не хватает железного кулака старых Капетов. Ах! Будь он построже, мы бы познали золотой век!

— Вы автор «Женитьбы Фигаро», и вы говорите, что любите короля! Да ваша пьеса, мой друг, настоящая тлеющая головня на бочке с порохом… Это мина, подведенная…

— Под привилегии дворянства, но не под трон короля! Если бы рядом с ним был Ришелье, способный не моргнув глазом снять голову с Монморанси, я бы аплодировал ему громче всех. Однако, сударь, вы правы, ни один экипаж не может проехать к Дворцу Правосудия, не знаю, сможем ли мы до него дойти.

Действительно, толпа, все больше увеличиваясь, двигалась в ту же сторону, что и наши друзья. Улицы Сите, набережные и мостовые были черны от народа.

— Надо пробиться, — сказал Жиль. — Дайте мне ваш пропуск, выданный прокурором, и следуйте за мной.

Он стал энергично прокладывать в толпе путь для себя и для своего спутника. Благодаря высокому росту он скоро увидел сержанта Ге, поставившего лошадь поперек улицы Жерве-Лоран и с ее помощью устроившего что-то вроде барьера. К Дворцу Правосудия он пропускал лишь тех, кто имел соответствующие пропуска. Жиль взмахнул бумагой, переданной ему Бомарше, и громко крикнул:

— Дайте нам пройти, сержант! Пропустите господина Бомарше!

Возможно, в эту эпоху не было в Париже имени известней, чем имя великого комедиографа.

Толпа расступилась, недовольное ворчание тех, кого Жиль безжалостно толкал, стихло, и Пьер-Огюстен, красный от гордости и жары, оказался по другую сторону решетки, окружавшей Дворец. Турнемин не отставал от него ни на шаг.

Процесс близился к концу, все обвиняемые, за исключением кардинала, были переведены в Консьержери, и народное любопытство захлестывало улицы. То тут, то там слышались обрывки веселых песенок:

Олива сказала так:

— Наш кардинал — простак,

У Ла Мотт другой разговор,

Твердит:

— Кардинал вор.

Про себя вздыхает Роган -

Не Роган он теперь, а болван.

Аллилуйя!

В Италии прекрасной

Папа сделал его красным.

В Версале король ученый

Сделал его черным,

А парижский парламент в целом

Считает его белым.

Аллилуйя!

И еще, направленная уже против королевы:

Презренная шлюха, велю тебя казнить!

Как ты посмела королеву изобразить!

Достойная государыня, вы меня обижаете,

Вы же часто сами меня изображаете…

Первый луч солнца осветил новый фасад Дворца Правосудия с еще кое-где оставшимися строительными лесами. Увлекаемые общим потоком, Бомарше и Жиль поднялись по широкой лестнице и оказались в Большом зале. Но это было только полдела: им еще предстояло добраться до зала верхней палаты парламента. На заключительное заседание пропускали только по разрешениям, однако оказалось, что их значительно больше, чем мест в зале. Каждый член Трибунала считал святым долгом раздать пропуска всем своим друзьям. Судебные исполнители, выполнявшие роль стражей на подступах к вожделенному залу, напрасно пытались избежать толкотни и столкновения с особо рьяными зрителями: мужчины отпихивали их локтями, женщины пускали в ход острые каблуки своих туфелек, отдавливая ноги неповоротливых мужчин. Удачно избежав этой опасности, Бомарше и Жиль уже в пять часов вошли в зал, потолок которого славился великолепной росписью и лепкой, выполненной еще в XVI веке итальянским монахом Джиованни Джиокондо.

— Наконец-то мы пришли! — облегченно вздохнул Пьер-Огюстен, усаживаясь сам и предлагая другу соседнее кресло возле двери, через которую войдут в зал члены Трибунала. — Каким же надо быть любопытным человеком, чтобы подняться в такую рань! Ах, моя милая кровать…

— Сны вы еще досмотрите, а такой спектакль вряд ли когда-нибудь повторится. Большая удача для драматурга — присутствовать при развязке подобной авантюры. Или я ошибаюсь?

— Нет, конечно, вы правы. Но, кроме интереса, так сказать, профессионального, у меня есть и другая причина, заставившая беднягу Бомарше встать до света. Эта причина — вы. Теперь, когда процесс окончен, король несомненно разрешит вам вернуться и восстановит вас в своей гвардии. Ваше воскрешение найдут забавным, и вы станете кумиром версальских дам.