— Если вас послал мой друг, то тогда назовите его имя.

— У него больше нет имени. Письма он подписывает веточкой пихты.

— Боже мой! Стойте там, где вы стоите!

Окинув быстрым взглядом зал, госпожа де Бальби тихо поднялась и, стараясь ни за что не зацепиться своими широкими фижмами, вышла из ложи и увлекла таинственного посетителя в маленький салон. Легким движением она спустила занавеску, закрывавшую от нескромных взглядов внутреннее помещение салона.

Потом Анна с любопытством посмотрела на незнакомца.

— Мне кажется, я незнакома с вами, сударь?

Будьте добры, назовите ваше имя.

— С удовольствием, сударыня. Меня зовут Джон Воган, я американский моряк, потерявший отца и свой корабль где-то возле Ирландии. Я осмелился прийти к вам в ложу, только чтобы выразить свое восхищение вашей удивительной красотой.

— Хм-м! Я что-то раньше не замечала за американскими моряками такой галантности…

Внезапно она рассмеялась тем гортанным, воркующим смехом, который так хорошо был знаком Жилю, и бросилась ему на шею.

— Любовь моя! Какое счастье, что мы наконец встретились! Я не знала, где искать тебя, я чувствовала себя потерянной, как женщина, обнаружившая у себя первую морщинку, и пришла в театр только потому, что мне было совершенно безразлично, куда идти… И я не ошиблась, я сразу узнала тебя!

— Сразу узнала? — спросил Турнемин обеспокоенно. — Это не правда, я знаю многих в этом зале, но никто, кроме вас, не узнал меня.

— Потому что никто из них не влюблен в тебя. А я влюблена! Я охотно признаю, что просто без ума от тебя, и в таком пиратском виде ты нравишься мне даже больше прежнего. Поцелуй меня!

Жиль повиновался не без удовольствия. Анна была свежей, как розы, приколотые к ее платью, ее рот звал и манил, и Жилю не хотелось от него отрываться. Анна начала расстегивать платье и, ущипнув его за ухо, проворковала:

— Помоги мне отделаться от этой куриной клетки.

— От чего?

— От моих фижм, любимый, они отделяют меня от тебя на целую морскую милю…

Жиль отстранился и с удивлением посмотрел на графиню.

— Но зачем?

Она улыбнулась так, что даже святого обрекла бы на вечные муки.

— Но, любовь моя, ты же знаешь, что я и минуты не могу пробыть рядом с тобой без желания обладать твоим телом. Я думаю только о тебе и хочу только тебя! Кто бы ни подарил нам сегодняшний вечер: небо или добрый дьявол, не важно! Будем любить друг друга!

— Здесь?! В зале с шестью-семью сотнями людей, едва отделенных от нас занавеской?

Взгляд, который она подняла на него, был обезоруживающе невинным.

— А почему бы нет? Ты же знаешь, это часто делается. Или ты стал настолько американцем, что забыл, для чего предназначены маленькие салоны, где, волей Создателя, есть и диван, и подушки? Я знаю точно, что в ложе Оперы Юлия де Леспинас впервые отдалась графу Жильберу.

Сегодня я чувствую себя Юлией и считаю, что твоя любовь занимательней, чем «Женитьба Фигаро».

— Занимательней! — возмущенно проворчал Жиль. — Что за слова!

— Они тебе не нравятся? Тогда перейдем к действиям…

Она к ним уже перешла: проворно скинула фижмы и тяжелое платье.

— Анна, — строго сказал Турнемин, с трудом удерживая желание. — Прекратите эту игру! Я хочу с вами серьезно поговорить!

Не слушая его, она улеглась на диван, кокетливо скрестив стройные ножки в синих, в тон платью, чулках.

— Конечно, мы должны о многом серьезно поговорить. Но, мой дорогой, чем серьезнее дела, тем больше они нуждаются в ясной голове и бодром теле. Моя голова прояснится только после того, как мы немного полюбим друг друга. Ну же, перестань дуться и иди ко мне… Если ты скажешь, что не хочешь меня, я тебе не поверю!

Эта дьяволица была права, она умела будить желание. Возможно, все дело было в ее бесстыдстве, а возможно, в том удовольствии, которое приносила ей чувственная любовь.

В тот же миг Жиль погрузился в море синего бархата и тонкого батиста, с наслаждением вдыхая аромат ее нежной кожи. Зал разразился аплодисментами — это Превий вышел в роли Бридуазона…

— Разве мы не могли встретиться где-нибудь в другом месте? — спросил Жиль, поднимаясь с дивана и помогая Анне пристроить на место фижмы. — Например, у тебя после спектакля.

Поправляя бриллиантовые звезды в своей несколько растрепавшейся прическе, Анна улыбнулась ему в зеркало.

— У меня? Невозможно. Сатори очень далеко, маленький дом в Версале тоже, про охотничий павильон даже и говорить нечего…

— Я думал о доме в Париже.

Она явно забавлялась его наивностью.

— В двух шагах от Люксембурга? С ума сойти!

До чего ты смелый! В другое время в этом не было бы ничего невозможного, но теперь я должна опасаться даже своих слуг. Я вдова, мой милый.

И веду себя соответственно.

Ошеломленный, он уставился на эту вдову, усыпанную бриллиантами и сапфирами, с наслаждением занимавшуюся любовью в ложе театра.

— Вдова? — переспросил он.

— Или почти вдова. Болезнь моей матери была лишь предлогом, — сказала Анна, внезапно становясь серьезной. — На самом деле я отправилась в Валансьен, чтобы привезти оттуда моего мужа. Несколько лет он пропадал, и никто не знал, где искать его, но примерно две недели тому назад его обнаружили в какой-то харчевне, больного, без гроша в кармане. У него с собой были документы и серебряные эполеты полковника, по ним его и опознали. Мне дали знать, я приехала и забрала мужа домой. Он очень жалок, заговаривается, твердит, что слышит голоса святых, призывает наших лакеев и служанок обратиться к религии… Через неделю семейный совет решит его судьбу. Это… это так печально! Ему нет и тридцати трех лет…

На глаза молодой женщины навернулись слезы, грудь под тяжелым драгоценным ожерельем вздымалась. Взволнованный Жиль обнял ее за плечи.

— Ты любила его? — спросил он ее тихо.

— Да, мне кажется, одно время я его любила.

Я вышла замуж в пятнадцать лет, ему было двадцать четыре. Он был очень красив, и форма ему шла… Я думаю, я любила его еще и потому, что не знала других мужчин… А потом наши дороги разошлись, он мной совсем не интересовался. Появились другие мужчины… потом мосье…

Наступило короткое молчание. Но Анна де Бальби была не из тех, кто долго предается горю и воспоминаниям. Она нежно отвела руки Жиля, подошла к маленькому позолоченному столику с гнутыми ножками, на котором стояли стаканы, печенье и бутылка испанского вина, налила себе полный стакан и одним глотком выпила его.