Анька побледнела. Конец… Сейчас ей припомнят все…

А Федор Яковлевич, симпатичный рослый парень, как окажется, всего-то на четыре года старше ее, продолжит:

– Анна Ивановна, ну вы же одна живете! Без кормильца, и половину пайка в приют носите! Вот письмо от директора и благодарных воспитанников пришло. Это хороший пример. Я товарищам предложил присоединиться, но, увы, мещанство еще не побеждено. Отказались. Так что позвольте составить вам компанию. А вы обещайте, что половину будете оставлять себе. Такие кадры не должны голодать.

Анька выдохнула.

– Родина гордится вами.

– Спасибо, – кивнула она. – Я пойду?

Жизненная спираль с каждым витком выносит на новый уровень – и радостей, и испытаний. Петька, для которого еще два года назад переезд во Фрунзовку означал практически конец света, зашел в комнату и прикрыл дверь:

– Я завтра уезжаю. Собери мне вещи.

– Как? Ты же только с рейса пришел? – вскинулась Женька.

– Я уезжаю… в Москву. Надолго.

– Ура! – подпрыгнула она. – Я с тобой!

– Нет. Я еду один.

– Как это один? Я что, не жена тебе? Значит, в деревню эту вонючую можно, а в Москву нельзя?!

Иногда Петьке невыносимо хотелось ударить свою жену. Он сглотнул и еле слышно произнес:

– Я еду в школу НКВД. Членам семьи не положено. Тебе болтать, где я, – не положено. Понятно?

– Отлично! А как надолго, мне знать тоже не положено?!

– Минимум полгода.

– А с чего ты вдруг решил в чекисты податься?

– Это Родина так решила. – Петька помолчал. – Меня не спрашивали.

Женька расплакалась:

– А я?! А мы? А что мне делать-то?

– Тебе – ждать. Мой спецпаек остается за вами.

Женька молча собирала вещи, потом ушла на кухню. Петька вышел за ней, обнял за плечи.

– Я тебе налистников сделаю в дорогу.

– Не надо… пойдем лучше в комнату.

Женька задрала голову, чтобы слезы затекли обратно, и шморгнула носом:

– Я приготовлю и приду.

Она жарила блины, со всей дури ударяя чугунной сковородой по плите. Петька в комнате сжимался и вздрагивал от каждого удара, как от пощечины. Он опять был маленьким, таким же маленьким и беспомощным, и абсолютно потерянным, как в тринадцать, только никого, кто мог бы защитить, ободрить или просто пожалеть, уже не было. Он вытер влажные глаза и аккуратно привычными движениями собрал чемодан. Вышел на кухню. Отодвинул Женьку и снял с плиты сковородку. Женька зарыдала и повисла у него на шее:

– Не вой, я не на войну. Это просто командировка. Переживем.

Это будет последняя поездка Аньки за золотом Вайнштейна. Она накопит достаточно, чтобы выдохнуть. Да и санатории в это время года практически пустые. А таскаться самой, без командировок, не с руки – увидят, доложат… Но с одной стороны, Боря ныл, что в межсезонье совсем голодно, с другой – нависала Лида, настойчиво уговаривая добыть хоть чуть-чуть лома, хоть самого низкопробного… И Анька с тяжелым сердцем решилась. Километров за десять до поворота налетел шквальный ветер, начался дождь. Она остановилась в укромном переулке и, кутаясь в шинель, рванула к Борьке.

– Привет! Я недолго, дай чаю горячего, и я назад. Погода портится.

– Хорошо, – пожал плечами Боря. Он достал чай, урюк и вяленый инжир, стал давить в горсти орехи, подкладывая очищенную серединку Аньке.

– На, для силы и для мозгов, говорят, полезно.

Аня устало качала головой и сербала, обжигаясь, чай из старой кружки.

– Ханка, не спеши, я не отберу.

– Да, Боря, мне еще по серпантину на ночь глядя переть, а там ветер – аж зубы выворачивает.

– Так, может, останешься? Заночуешь? Я приставать не буду.

– Да какое останешься?! Пошли уже! – Она сгребет угощения в горсть и сунет в карман. – По дороге доем!

Она вышла и пошатнулась. Борька успел поддержать ее.

– Ты что на ногах не стоишь?

– Да скользко!

В лицо летел хлопьями мокрый снег. Борька дернул ее за руку:

– Оставайся, не балуй, ты смотри, какой кошмар.

– Я поеду! Ты все прикрепил?

– Давно, – вздохнул Боря.

Они дойдут до машины. Анька дернет подмерзшую дверь. А Боря, хмыкнув, постучит по лобовому стеклу, покрытому коркой:

– Слышь, ты, конькобежка, коньки к автомобилю готовы? Марш в дом!

Анька со всей дури пнула по колесу и вернулась обратно.

– И вот надо было ходить голову мочить и зад морозить, – ворчал Боря. – Маяки второй час ревут – шторм начался. У тебя такие таланты, Беззуб, ты и в солнечный день можешь служебный транспорт разнести, а на такой каше ледяной и подавно. Все! Пить будем! Греться.

Он вытащил бутылку самогона и плеснул в ее остывший чай.

– Я не хочу пить!

– Надо. Как лекарство.

Анька поморщится и выпьет.

– Вот, – улыбнется Борька, – а теперь можешь меня поздравить.

– С чем?

– Как с чем? С днем рождения!

Анька опешит:

– Да как это?

– А вот так: – Я еще загадывал – приедешь – не приедешь? У меня тут плов заготовлен. Будем сейчас отмечать.

После плова и пятой рюмки Борька уставился на Аню:

– Спорим, не пересмотришь!

– Спорим! – Анька раскраснелась и повеселела, подперла подбородок кулаком и уставилась на Борьку не мигая.

Не выдержав, сморгнула, хихикнула, а Боря продолжал смотреть… Аньку бросило в жар.

– А давай сыграем, – предложил он.

– Я? С таким шулером?! Да ни в жизнь!

– Не в карты! Ночь длинная. Давай вопросы задавать.

– А игра в чем?

– А только правду говорить.

– Мы что, в НКВД играем? Пытки будут?

– Ну, тебе виднее, Беззуб, – изменил тон Борька.

Анька дернулась.

– Ну ты чего? Ну? А если я отвечать не хочу?

– Тогда пошлешь меня.

– Ну, начинай, именинник!

– Правда, что ты жила с Дейчем?

– Да. Моя очередь. Ты убивал?

– Да, случалось. А почему расстались?

– Пошел ты! Что у тебя с Женькой было?

– Жениться хотел. Ты его бросила или он тебя?