Он помнил брата, застывшего столбом в другом конце коридора, вытаращив глаза.

Самое главное, он помнил выражение лица Гинга: болезненное и слабое, будто старший из братьев Эскиат только что съел что-то нехорошее и почувствовал тошноту. Увидев это лицо, Рингил понял: помощи ждать неоткуда.

Старшекурсники тоже это знали.

– А ты какого хрена тут делаешь, Гингрен? – Мершист, наставник новичков и главарь студенческой шайки, тяжело дыша, слез с загривка Рингила и выпрямился. Потом перевел дух и продолжил почти весело: – Это не твое дело. А ну, уебывай обратно на тренировку, там тебе самое место. Пока я не подал на тебя рапорт.

Гингрен ничего не сказал, не пошевелился. Оружия у него не было – за пределами учебных площадок и фехтовальных залов кадетам не разрешалось ходить вооруженными, – но телосложением он напоминал отца и был массивнее, чем Рингилу предстояло стать, а, проведя три года в Академии, заработал славу достойного бойца.

Время тянулось, как мгновение, когда ворона бьет крыльями перед приземлением. Даже Рингил прекратил попытки освободиться и уставился на Гингрена. В нем затрепетала надежда, словно маленький, только разожженный огонек.

А потом подошел еще один старшекурсник, остановился подле Мершиста – и что-то необъяснимым образом изменилось в раскладе. Рингил это понял, хоть его и продолжали прижимать к полу. Возможно, Гингрен стал бы драться с Мершистом один на один. Но не так. Чаши весов дрогнули, судьбоносный миг поскользнулся и приземлился на обросшую черными перьями задницу. Мершист бросил взгляд на товарища, который его поддержал, потом снова на Гингрена и ухмыльнулся. Заговорил дружеским, увещевательным тоном:

– Послушай, приятель. Малыш Гил, нравится ему это или нет, должен пройти посвящение. А ты думал, с братишкой будут обращаться по-особенному? С чего вдруг? Сам знаешь, этому не бывать. Ты в курсе, как здесь все устроено.

Гингрен шевельнул губами. Он решил прибегнуть к уговорам.

– Это не…

– Мать твою, Гинг, я же ему одолжение делаю. – В тоне Мершиста скользнуло раздражение, появились угрожающие нотки. – Гил после зачисления почти ни с кем не подружился. В Доме Дольмена есть старшие, которые не прочь уебать его булавой. И, по правде говоря, я их понимаю. Он же, знаешь ли, Керрилу глаз нахрен вышиб.

Гинг сглотнул. В горле у него что-то громко щелкнуло.

– Зря Керрил…

– Керрил делал то, что надо было сделать. – От благоразумного тона остались одни воспоминания. Время для игр подошло к концу. Мершист ткнул пальцем в распростертого на полу Рингила. – Твой братишка вбил себе в голову, что он особенный – хули там. Мы все проходим через это и становимся крепче. Сам знаешь. Это нас сплачивает и делает такими, какие мы есть. Клянусь яйцами Хойрана, разве старик Решин не выебал тебя в зад три года назад, как и всех нас?

Что-то изменилось в лице Гингрена, последняя надежда Рингила мигнула и погасла. Брат на миг встретился с ним взглядом и тотчас отвернулся. Покраснел от стыда. Когда он снова заговорил, его голос звучал почти умоляюще.

– Мершист, он лишь…

Тот шагнул вперед, и его голос лязгнул, как выпрыгнувшая из ножен сталь.

– Он баба, вот он кто, Гинг. Ты это знаешь, как и я. Так что сейчас получит то, о чем наверняка втайне мечтал все это время, получит от всех. И ты нас не остановишь – точка. Если не хочешь присоединиться или поглядеть, уебывай обратно на тренировку.

И Гингрен ушел.

Лишь один раз он повернулся и бросил взгляд на Рингила; тот подумал – тогда или потом, не мог вспомнить, – что они посмотрели друг на друга будто через тюремную решетку. Губы Гингрена опять шевельнулись, но он не издал ни звука.

Рингил ответил злобным взглядом. Умолять он не собирался.

И старший брат ушел прочь по коридору из темного дерева, волоча ноги, как раненый. Холодный свет умирающего дня озарял Гингрена, когда тот проходил под каждым окном.

Рингил закрыл глаза.

Его затащили в спальню.

* * *

Вынырнув из сумбурного шквала воспоминаний, он посмотрел на Гинга посреди гостиной с видом на реку и понял, что старший брат тоже все помнит.

Тот день и последующие события.

Боль и кровотечение – Рингил думал, оно прекратилось, но ошибся. В лазарет он не попал, как случалось с некоторыми новичками после инициации – Мершист и его компания хоть в этом знали толк. Наверное, их стоило поблагодарить. Но все равно еще неделю он кусал губы при каждом посещении нужника, чтобы не орать.

Затем над ним начали хихикать. Шепотом пересказывали друг другу, как тело Рингила отреагировало на изнасилование. Невеликий сюрприз, такое случалось с кадетами достаточно часто, и в Академии никто не удивлялся увиденному. Но вкупе со слухами о предпочтениях Рингила это породило предсказуемый набор баек. «Видели бы его, – бормотал кто-нибудь, пока Рингил ковылял по другую сторону двора. – Кончил прям фонтаном, все забрызгал. Видно было, мать твою, что ему это нравится, до последней минуты. Он ни разу не вскрикнул».

Что ж, это было правдой. Он действительно не закричал.

Они жестоко вторгались в него один за другим, и сперва поранили, потом разорвали, а после – это длилось очень, очень долго – с каждым толчком его пронзала обжигающая боль. Наконец он перестал чувствовать, как скрюченные пальцы дергают за длинные темные волосы, яростно хватают, накручивают на кулак, пыхтят в минуты собственного оргазма, плюют на него и шепчут на ухо восторженную брань – он просто стиснул зубы и прижал к ним язык, не сводил взгляда с узора на одеяле, которое ему сунули под лицо. Вспоминал Джелима и каким-то образом умудрялся молчать.

– Я пришел помочь, – опять сказал Гинг. Его голос прозвучал тускло, без намека на силу. Рингил бросил взгляд на брата.

– Недооценивать Каада, – пророкотал Гингрен, – большая ошибка. Рингил, тебе-то кажется, что он щеголь, которого отец хорошо пристроил, но в прошлом году в фехтовальных залах Тервиналы он завоевал серебряную медаль. А там разрешают соревноваться императорским телохранителям. Их медаль – не шутка.

– Ладно.

Короткая пауза. Гинг и отец опять обменялись взглядами.

– И как это понимать? – спросил Гингрен.

– Так, что завтра я не стану рисковать и убью его при первой возможности. Довольны?

– Ты правда думаешь, что я буду твоим секундантом в этой дуэли? – спросил Гинг.

– Нет.

Односложный ответ повис в воздухе. На этот раз отец и брат молчали дольше. Они стояли и ждали – наверное, объяснений.

«Да ну, на хрен».

Иногда казалось, что вся его жизнь – молчаливое ожидание, что на него постоянно устремлены холодные, требовательные взгляды тех, кому не терпится, чтобы он растолковал свое поведение. А потом исчез с глаз долой.