Напротив, всё просто чудесно. Повторюсь — для меня нет большей чести, чем служить вам. Я очень благодарен вам за доставленную радость.

— О чём это вы? — насторожился я.

— Вы даже не представляете, какие эмоции я испытал. Я ведь впервые в жизни допрашивал целого генерала, пускай отставного и лишённого званий, но всё же. Это ж какая птица мне досталась! Признаюсь, я люблю свою работу и обожаю всяческие полицейские процедуры. Но одно дело допрашивать простых людей или преступников, а совсем другое чинов такого уровня. Я вам несказанно благодарен!

Я едва не рассмеялся.

— Ну и что, удалось что-то выяснить у Дризена?

— Да не так всё просто. Не колется он. Вот я нутром чувствую, что что-то скрывает. А что именно — не понять. И зацепиться же не за что. Да, я помню ваши рекомендации ваши подсказки, но он как скала. При этом я не верю, ни одному его слову.

— Так вы пришли мне доложить об этом? — уточнил я, приподняв удивлённо бровь.

— Не только. Видите ли, я ведь успел немножко поработать, когда вы ещё не были императором, и обратил внимание, как легко вы порой раскалывали свидетелей или преступников. При том, что люди сами словно бы стремились рассказать вам все подробности, всю подноготную, признаться во всех своих грехах. И что-то мне подсказывает — это неспроста. Есть у вас какая-то способность к допросам, или это какая-то магия, либо ещё что-то в том же роде. Иными словами, чувствую, что перед вами генерал очень быстро расколется и выдаст всё, что скрывает, как есть. Могу я просить вас о милости поговорить с ним? Очень уж лихо у вас это получается. Одна только к вам просьба…

— Я слушаю, продолжайте, — улыбнувшись ответил я.

— Позвольте поприсутствовать при этом. Очень хочу посмотреть, как раскалываются генералы.

— Эх, Владимир Викторович, Владимир Викторович… — не удержавшись рассмеялся я. — Ну что ж, конечно же, поучаствую. Тем более, мне самому вопрос с предательством чиновников довольно важен. Чувствую, что Дризен замешан в какой-то не очень хорошей истории и вероятнее всего, он является предателем нашей страны, более того — участвует в каком-то заговоре. Это безусловно серьёзный вопрос. Однако я очень надеюсь, что и без всяческих способностей в нашей империи найдутся люди, способные выявлять потенциальных врагов отечества, а также призывать их к ответственности по закону.

— На самом деле, как раз об этом я хотел с вами поговорить. Я ведь человек небольшой, невысокого полёта. Да, я занимаю высокую должность при генерале Кутепове. Однако в вашем окружении слишком уж много… как бы это выразиться… не совсем достойных людей. Дело даже не в их порядочности или чём-то ином, или напротив в непорядочности, — Мезинцев замялся.

— Да говорите уж как есть, Валерий Викторович, — хмыкнул я.

— Я уверен, что в вашем окружении достаточно людей, которые не имеют злого умысла или подлости, просто не успели ещё проникнуться вашими талантами так, как, например, я. Признаюсь, я ведь и сам поначалу опасался, что молодой император может не справиться со свалившейся ответственностью. Однако, глядя, как вы ведёте себя в некоторых ситуациях, признаюсь, я восхищён, и во мне всё больше уверенности, что с вами Российская Империя не даст слабины. Напротив, сделает такой рывок, что наши явные и тайные враги будут лишь плестись в хвосте. Однако, стоит смотреть правде в глаза, сейчас неверных вам людей хватает. Через одного, служат абы кому или вовсе из принципа и какого-то внутреннего недовольства спешат навредить вам или как-то подорвать ваш авторитет. Но уж в силу своих способностей я постараюсь всячески способствовать становлению вашего авторитета.

Слушал я Мезинцева, и с одной стороны, слова его были неожиданные. Однако, с другой стороны, ни фальши я не заметил, и ни одного укола не последовало. Он был абсолютно искренен. Однако я не удержался от небольшой проверки.

— И что же, вы настолько мне верны и преданы?

— И вам, и Российской империи предан. Даже если и были во мне сомнения, то признаюсь в этом перед вами прямо сейчас и прошу меня простить. А коль, решите, что недостоин я своей должности, уйду с позором, потому что допустил грубейшую ошибку. Однако сейчас вижу, что за таким императором готов идти до конца, и последуют остальные, дайте только время.

Да уж, всё-таки либеральные взгляды Николая II, которые были ему присущи в последние годы правления, сослужили не самую лучшую службу стране. Возможно, он видел что-то в силу своей способности к пророчествам. И такой путь, по его мнению, был оптимален для облегчения сложившейся ситуации, чтобы дать больше вольности чиновникам и, быть может, тем самым обезопасив себя и страну от излишних потрясений, а вместе с тем и переворотов. Однако лояльность Николая II и беззаботное время очень уж расслабили народ. Все очень уж избаловались. Я ведь не допущу разгильдяйства. И не потому, что я по натуре скрытый тиран или втайне страдаю жажды к власти и подчинению всего живого, просто историю я знаю слишком хорошо, и знаю к чему может привести подобное легкомыслие.

К сожалению, чем выше чины, тем чаще доброта воспринимается за слабость. А если император проявляет слабость, то можно и до смуты добрести. И плевать из каких побуждений действовал помазанник божий. Так выходит, что позволить себе проявлять доброту могут лишь те, кто сможет потом за эту доброту ответить. Причём жестокой и грубой силой.

Если зарвавшимся недальновидным чиновникам порой хорошенько не давать по зубам, показывая, что за хорошее отношение надо быть благодарными, они начнут пытаться искать уязвимые места, чтобы ужалить.

Я ещё в прошлой жизни выработал для себя такое жизненное правило, если меня кто-то подведёт, например, тот ученик, на которого я возлагаю надежды, он меня этим не удивит. Я такое видел уже не раз. Но если кто-то, кому я подставлю спину, найдёт в себе силы, мужество или, напротив, добродетель, чтобы не ударить, а, наоборот, укрыть пледом, когда мне станет холодно, вот этим он меня удивит и ещё как. В принципе, если уж так посмотреть, в мире слишком мало доброты. Так уж природой заведено. Её не становится меньше или больше, просто так сложилось. Люди зачастую слишком строги и требовательны друг к другу, а к доброте относятся пугливо. А видя что-то неестественное и незнакомое, спешат последовать базовым реакциям: сбежать, притвориться мёртвым или напасть. Такие дела.

Признаюсь,