Поэма «О природе вещей» – редчайшее свершение человеческого интеллектуального дарования: оно талантливо исполнено и как философское, и как поэтическое произведение. Составляя перечень основных положений философско-этической системы Лукреция, я неизбежно обошел вниманием сильнодействующий магнетизм его поэзии, который он сам преуменьшил, сравнив свои стихи с медом, которым обмазывают края чаши со снадобьем, чтобы больному было легче его выпить [41] . Преуменьшение значения поэтической стороны произведения меня не удивляет. Его философский ментор Эпикур не любил велеречивость, полагая, что истину надо выражать простой и ясной прозой.

Однако Лукреций не случайно использовал поэтическую форму реализации своего миссионерского проекта и разоблачения мифотворчества. Почему сказители небылиц завладели монополией на средства, изобретенные человеком для выражения сладости и красоты мироздания? Без этих средств мир, в котором мы живем, будет казаться неуютным и неприветливым, и человек, желая обеспечить себе безмятежное существование, будет верить в фантазии, даже если они и губительны для него. С помощью поэзии действительную природу вещей – бесчисленные неразрушимые частицы, сталкивающиеся друг с другом, сцепляющиеся, оживающие, разбегающиеся, умирающие, воспроизводящиеся, создающие удивительный, постоянно изменяющийся мир – можно описать в красочных художественных образах и метафорах.

Человеческие существа, считал Лукреций, не должны верить в зловредные легенды о том, что их души в реальном мире пребывают лишь временно и им предстоит отправиться куда-то еще. Эта вера породит в них деструктивное отношение к окружающей среде, в которой им отведен один-единственный жизненный срок. Их жизнь, как и существование других форм материи во Вселенной, условна и ранима: все существующее в мире, в том числе и сама Земля, рано или поздно распадется и возвратится в первозданное состояние элементарных частиц – атомов, из которых возникнут новые формы в бесконечном движении вечной материи. Однако пока мы живы, нам следует наслаждаться жизнью, поскольку мы являемся частью грандиозного процесса непрестанного сотворения мира, которому Лукреций придал определенный эротизм.

Отчасти по этой причине большой мастер метафор вопреки своему убеждению в том, что боги глухи к треволнениям человека, начинает поэму лирическим гимном Венере. Возможно, лучший перевод этих пылких строк Лукреция на английский язык опять же сделан Джоном Драйденом (ниже следует отрывок из поэмы в переводе Ф.А. Петровского. – Примеч. пер .):

Гимн поистине лучезарный и восторженный. Словно поэт в экстазе действительно видит саму богиню любви и то, как при ее появлении проясняется небо и пробуждается земля, осыпая ее цветами. Богиня – воплощение любви, и ее возвращение на дуновении западного ветра наполняет все живые существа радостью и страстным желанием соития:

Нам трудно представить, как воспринимали все эти эротические образы монахи, копировавшие латинские стихи и сохранившие их для потомков, или Поджо Браччолини, наверняка хотя бы пролиставший поэму после того, как вызволил ее из забвения. Почти все основные принципы Лукреция были противны целомудренной христианской ортодоксии. Но вряд ли можно было не поддаться обаянию обольстительно прекрасной поэзии. По крайней мере она очаровала великого итальянца Боттичелли, позже, в том же XV веке, написавшего под влиянием поэмы художественный образ пленительной Венеры, выходящей из синевы моря.

«Лукреций ко мне еще не вернулся, – писал Поджо венецианскому другу, патрицию-гуманисту Франческо Барбаро, – хотя и был скопирован». Очевидно, Поджо не позволили взять древний манускрипт (гуманист относился к нему так трепетно, словно это был сам поэт) с собой в Констанц. Монахи проявили осторожность, заставив его найти копииста. Поджо, видимо, не рассчитывал на то, что писец доставит результат своего труда лично. «Это место расположено далеко, и редко кто приезжает оттуда, – сообщал Поджо. – Мне придется подождать, пока кто-нибудь его не привезет»1. Как долго он готов ждать? «Если никто не приедет, – заверял Поджо друга, – то я не буду ставить государственные дела выше личных проблем». Очень странное заявление: какие дела он считал государственными и какие – личными? Поджо, возможно, просто давал понять Барбаро: официальные обязанности в Констанце (какими бы они ни были) не помешают ему добыть Лукреция.

Когда наконец Поджо получил манускрипт «О природе вещей»2, он сразу же отослал его Никколо Никколи во Флоренцию. Либо копия, исполненная писцом, была шероховатой, либо Никколи захотел иметь свой экземпляр, друг Поджо переписал ее. Эти два дубликата – Никколо и немецкого писца – породили десятки других копий, сохранилось более пятидесяти, и они использовались для издания поэмы Лукреция в продолжение всего XV века и начала XVI столетия. Таким образом, благодаря усилиям Поджо действительно поэма, пролежавшая в забвении тысячу лет, снова стала доступна широкому читателю. В Лаврентийской библиотеке, спроектированной Микеланджело для Медичи, и сейчас хранится копия поэмы Лукреция, исполненная Никколи с копии немецкого писца, исполненной с копии IX века – Codex Laurentianus 35.30. Манускрипт – одна из главных библиографических редкостей современности – выглядит очень скромно: переплет из красной кожи, инкрустированный металлом, поблек и обтрепался; к обложке прикреплена цепь. Внешне он мало чем отличается от других манускриптов, кроме одного обстоятельства: читателю выдаются латексные перчатки, когда ему вручается книга.

Копия, исполненная немецким писцом и посланная Поджо из Констанца во Флоренцию, утеряна. Предположительно Никколи, сделав экземпляр для себя, отправил ее обратно Поджо, но тот, похоже, не удосужился переписать манускрипт. Возможно, Поджо, уверенный в мастерстве Никколи, или его наследники, решившие, что не стоит хранить копию писца, выбросили ее. Утерян и манускрипт, с которого делал копию немецкий писец: он, очевидно, оставался в монастырской библиотеке. Сгорела ли книга при пожаре? Или чернила были аккуратно стерты для другого текста? Пропала ли она из-за небрежного хранения, от сырости и гниения? Или же набожный читатель, возмущенный ее содержанием, уничтожил манускрипт? От нее не осталось никаких следов. Тем не менее уцелели два других манускрипта «О природе вещей» IX века, не известные Поджо и его современникам-гуманистам. Эти два манускрипта, названные по их формату Oblongus (продолговатый) и Quadratus (квадратный), занес в каталог известный нидерландский ученый-филолог и коллекционер XVII века Исаак Фосс, и они хранятся в библиотеке Лейденского университета с 1689 года. Пережили время и фрагменты третьего манускрипта IX века, составляющие около 45 процентов текста поэмы Лукреция и хранящиеся в коллекциях Копенгагена и Вены. Но к тому времени, когда всплыли все эти рукописи, поэма Лукреция благодаря усилиям Поджо уже внесла свою лепту в трансформацию представлений о мире.