свидетельств того, как Павел Петрович переживал бибиковскую историю. Однако трудно усомниться в том, что он тяжело её переживал. Ужасное ощущение не иметь права на дружбу, невозможность никогда быть самим собой – напрягали нервы выше всякой меры. Цесаревич держался, но однажды высказал то, что было на душе. На одном из вечеров в Версале, во время дружеской беседы в узком кругу, Людовик XVI спросил «графа Северного»: «Имеются ли в его свите люди, которым он полностью доверяет?» Павел Петрович дал ответ, который мог смутить Короля: «Я был бы очень недоволен, если бы возле меня находился какой-нибудь привязанный ко мне пудель: прежде чем мы оставили бы Париж, мать моя велела бы бросить его в Сену с камнем на шее».

Поклонники Екатерины всегда усматривали в этом высказывании «оскорбление Императрицы». Конечно, это была метафора, но, по сути, в ней выражено истинное положение вещей. И чему тут двести лет возмущаться? Тому ли, что Павел Петрович позволил сказать правду? Что он выразил не какие «нервные импульсии», а ясное представление о беспрестанном произволе своей матери? Может быть, такие высокопоставленные персоны, как Король и Королева, не должны были сие слышать? Но почему? О недоброжелательном отношении Екатерины к сыну знали при всех европейских дворах; тут не было никакой ни «династической», ни «государственной» тайны.

Почти три месяца «граф и графиня Северные» провели во Франции, затем была поездка в Нидерланды, в Германию, Швейцарию, откуда вернулись в Вену, а оттуда 7 октября 1782 года отбыли в Россию. Иосиф II заметил некоторую перемену в своих высоких гостях и в письме брату Леопольду (1747–1792, Император с 1790 года) предсказал, что «по всей вероятности, Великий князь после возвращения встретит, быть может, более неприятностей, чем он испытывал ранее, до своего путешествия». Предположение оказалось пророческим…

Павел и Мария вернулись в Россию, где им мало кто был рад. Первая встреча с Самодержицей длилась всего несколько минут, и Екатерина дала ясно понять, что она недовольна и возмущена. Английский посол в Петербурге сообщал в Лондон, что «Их Высочества так же недовольны приёмом, им оказанным, как Императрица сожалеет об их возвращении и что взаимное неудовольствие, преобладающее с обеих сторон, вызовет неприятные сцены».

Глава 9. Императрица и фаворитка

Мария Фёдоровна проживёт в России более пятидесяти лет; скончается 24 октября 1828 года в Петербурге. Она произведёт на свет здоровое потомство; подарит Династии и России десятерых детей, воспитанию и образованию которых будет уделять много времени и внимания. Два её сына – Александр (1777–1825) и Николай (1796–1855) – будут носить Корону Российской Империи. После гибели супруга в марте 1801 года Мария Фёдоровна будет титуловаться «Вдовствующей Императрицей». В этом звании прославится делами благотворительности, помощью сиротам и неимущим, а её имя будет увековечено в названии самой крупной благотворительной организации России, получившей название: «Ведомство учреждений Императрицы Марии»…

Мария Фёдоровна испытает на своём веку много превратностей судьбы, переживёт немало трагедий. Однако никогда её благопристойный образ не будет запятнан никакими адюльтерами, ни единой внебрачной «амурной историей». Её отношения с Павлом переживут разные фазы. В последний год жизни Павел Петрович будет поддерживать с ней исключительно формальные отношения, лишенные былой нежности и доверительности. Но Мария Фёдоровна до конца своих дней будет верна Павлу и не отступит ни на йоту от клятвенного обещания, данного ею на заре их совместной семейной жизни.

С начала 80-х годов начинается целенаправленная кампания по шельмованию Цесаревича и его супруги. Екатерина теперь уже «не любила» не только сына, но и Марию Фёдоровну, которая ей стала представляться «мелкой» и «неумной».

Мария Фёдоровна, обжившись при Дворе, очень быстро поняла, что нравы здесь господствуют предосудительные. Простая, романтическая, добропорядочная, она испытала потрясения от увиденного. Праздность и куртизанство определяли атмосферу придворной жизни. Её Павел представлялся страдальцем и праведником в мире разврата и лжи; он вызывал лишь восхищение и сострадание. Она не могла сдержаться и написала о том матери. Вюртембергская герцогиня откликнулась сочувственным письмом: «Вы правы, дорогое дитя, жалуясь на испорченность Императрицы… В природе нет ничего более жесткого, как сердце, которое предалось своим страстям и в этом самозабвении не видит ничего кругом себя. Я понимаю страдания, которые Вы должны испытывать, присутствуя при всех возмутительных сценах».

Иногда Императрица на публике расточала дежурные любезности, но было ясно, что Павел опять оказался в той же роли, в которой пребывал и до поездки, – в роли изгоя. Детей, как и раньше, им лишь разрешалось видеть и всё. И всякий раз с позволения правительницы. Незадолго до прибытия в Россию, в дороге, Мария Фёдоровна получила письмо от Екатерины, в котором предписывалось при возвращении «быть сдержанной» и не пугать детей своими обмороками. Мария Федоровна сдержалась, обмороков не было, но была горечь в душе и слёзы на глазах…

Посвященный в мир придворных интриг той поры князь Ф.Н. Голицын в своих «Записках» позже написал: «Согласие и любовь Их Императорских Высочеств заслужили им приверженность петербургской публики, но возбудили некоторым образом какую-то беспокойную зависть у Большого Двора». Распущенные нравы екатерининской камарильи резко диссонировали с образом добропорядочной Великокняжеской семьи. И началась интрига, направленная на то, чтобы разрушить семейный союз Павла и Марии, посеять между ними рознь и недоверие. Трудно удержаться от предположения, что «дирижировала» этой самой «интригой» Екатерина, которая всегда любила подобные «штучки»…

Усилия интриганов не прошли даром. Разуверившемуся в людях Павлу, недоверчивому, ждущему ежеминутно со всех сторон предательства и подлости, удалость внушить, что Мария Фёдоровна служит орудием известных людей и намеревается подчинить его своей воле. В числе этих «поводырей» Марии Фёдоровны якобы выступали её фрейлина, привезенная из Германии, Анна-Юлиана Шиллинг фон Канштадт (1759–1797), вышедшая в 1782 году замуж за полковника Х.И. Бенкендорфа (1749–1823)[13], библиотекарь и бывший педагог Павла Петровича Франц-Герман Лафермьер (1737–1796) и некоторые другие лица из окружения Цесаревича.

Среди главных нашёптывателей назывались имена барона К.И. Остен-Сакена (1733–1808), к которому Павел Петрович имел расположение ещё с детства, и князя Николая Алексеевича Голицына (1751–1809). Так оно было или нет, неясно, но очевидно одно: отношения Павла и Марии стали постепенно терять былой характер доверительности и откровенности. Павел Петрович сердечную дружбу, искреннюю человеческую привязанность ставил выше любви. Не раз и не два он убеждался, что Мария не всё ему рассказывала, что у нее появлялись темы и события, которые она изымала из круга совместных бесед. Это вызывало сначала удивление, затем – тревогу, а потом и опасение.

По этому поводу князь Ф.Н. Голицын заметил: «Его (Павла. – А.Б.) самолюбие,