– Черт, да они и с французом не сталкивались. «Единый мир» – это лишь замаскированная форма ксенофобии. Даже твой родич Потни из родственной Доброй Старой Англии выложил на стол шизовое культурное отличие-другое. В противном случае ты бы, глядишь, и не ввязался в эту заварушку. А говоря о том, как тебя из нее вытащить… Я понимаю. Избавление от смешливого шамана вовсе не означает непременно снятие табу.

– Разве что он скончается каким-нибудь эзотерическим способом, которого мы с тобой даже измыслить не в силах.

– Хм-м… – Бобби залил в себя «Синг Ха». Свиттерс последовал его примеру. Вдали, на Пьюджет-Саунд, стареющий грузовоз заполнял трубу паром. Этот звук – протяжный и скорбный – вдохновил соседского пса на исполнение собачьей версии «кантри вестерн»; импровизация, в свою очередь, вспугнула чаек, грациозных, но хватких мусорщиков, которые, не колеблясь, объели бы Хэнка Уильямса[92]дочиста – под стать «кадиллаку», забитому доверенными лицами, или залу суда, забитому разведенными женами. И вновь воцарилась тишина: слоисто-кучевые террористы повязали солнце, набросили на него капюшон, а Свиттерс вернулся к прежнему занятию – принялся качать головой. Что до общей атмосферы, небо и вода постепенно приобрели один и тот же зеленовато-синий оттенок, Бобби медленно сполз по стулу и положил ноги в поношенных сапогах на ящик со льдом. И, похоже, целиком ушел в мысли.

Зеленовато-синий цвет – недружелюбный цвет, вот и в воздухе ощущалось нечто неуютное. Свиттерса наконец пробрало до костей. Носком собственного правого кроссовка он постучал по носку левого Боббиного сапога.

– О чем задумался? Парк-плейс, Иллинойс-авеню и купон на бесплатный выход из тюряги – за работу мысли! – произнес он.

– Лучше отель на Бордуок, битком набитый блондинками и жареными цыплятами, – тут точно не промахнешься! – Бобби усмехнулся своей характерной мальчишеской усмешкой. – Я вот подумывал, кресло там или не кресло, а только на танцы мы сегодня сходим как пить дать!

И на танцы они действительно пошли. Даже Свиттерс в некотором роде поплясал: разъезжая по танцевальному залу клуба «Вервольф» туда-сюда, он раскачивал «Invacare 9000» в ритм с энергичным роком «Электрик Бэйби Мозес» и двигался более-менее согласованно, с какой-нибудь девицей из той стайки, что Бобби приманил к их столику. А может статься, приманил их как раз Свиттерс. «Женщины заботятся о свирепых калеках, возвратившихся из тропических стран», – едва не воскликнул он в какой-то момент.

Но при этом домой они вернулись на такси. Одни. Одни – и более чем малость навеселе. Да что там, настолько ужравшись, что беспечный Свиттерс распевал прямо в машине попурри из припевов к бродвейским шоу, включая и весьма пикантную, на его взгляд, импровизацию «Пришлите клоунов». По счастью, Бобби решил, что друг его всего-навсего иронизирует, – и до определенной степени без иронии и впрямь не обошлось. Тугодумы и ученые, похоже, не сознают, что сочетать иронию и искренность вполне возможно и что лукавая издевка совсем не обязательно исключает теплые чувства в сердце.

На следующее утро они пробудились, скованные ржавыми якорными цепями похмелья, но Маэстра состряпала им восхитительно вкусный поздний завтрак из галет с ветчиной и острым томатным соусом – как ни странно, ибо не они ли, с шумом завалившись домой, разбудили ее в три часа Утра, поскольку у Свиттерса не было ключей от дома, и, кроме того, Маэстра отродясь не принадлежала к числу, пользуясь ее же уничижительным выражением, «кухонных наседок». Бобби сказал, что в сравнении с ней «Гурман-на-Галопе»[93]все равно что в цементе увяз, и чмокнул ее в щеку; хотя та отмахнулась от него, как от безнадежного душевнобольного, Свиттерс видел: старушка немало польщена.

Когда они вышли наконец на террасу, туман как раз рассеивался (друзья задержались по пути полюбоваться на Матисса). Свиттерс предложил было пропустить по рюмашке для опохмелки.

– Не-а, – возразил Бобби, – даже не жди и не рассчитывай. Сперва мы «посидим». Есть у меня гнусное подозрение, что ты уже целый век – целый енотий век, как у нас говорят, – не медитировал.

– Хотел бы я знать точную цифру, – отозвался Свиттерс. – Потому что вряд ли мелкие древесные хищники так уж славятся чрезмерным долголетием – судя по тому, с какой частотностью шоссе усеяно их трупиками.

– Насмехайся над фольклорной мудростью предков, если угодно, мне-то что за дело, но я уж чую: давненько не медитировал ты, сынок; и при том, что медитация как терапия отнюдь не задумывалась, тебе она, пожалуй, пойдет даже больше на пользу, нежели томатный соус – галетам, в эту смутную и тревожную пору твоей жизни.

И они принялись медитировать.

Медитировали они часа два, в ходе которых Свиттерс настолько отрешился от себя, что сущность его перешла в то, что иные склонны называть, возможно, не вполне реалистично, Истинной Реальностью: в область сознания за пределами эго и амбиций, где разум становится серебряным пескариком в гигантском наэлектризованном озере души и где кварки и боги забирают почту по пути из ниоткуда в везде (или все же наоборот?).

Впоследствии, успокоившись и собравшись с мыслями благодаря медитации и взбодрившись после давешних развлечений в кругу лиц обоего пола, Свиттерс почувствовал себя куда лучше, нежели за последние две недели, – настолько хорошо, что принял оптимистичное решение о том, что делать дальше. Однако инстинкт подсказывал: сообщать об этом Бобби так вот сразу, с бухты-барахты, вовсе незачем. Вместо того Свиттерс сосредоточился на том, чтобы ослабить последние оставшиеся петли железного тюрбана похмелья.

– Зеленый юнец вроде тебя, возможно, этого и не заметил, – промолвил Свиттерс, открывая бутылку, – но в сфере выпивона я наблюдаю резкий рост инфляции.

– Ага. Подонок дерет с меня вдвое за половинную развлекаловку. Ну, то есть когда я прибегаю к его услугам. Поскольку неумеренное потребление алкогольных напитков на Аляске – это нечто вроде национального спорта, – на олимпиаде Забулдыг наши бы все золото взяли, хотя в смысле шарма продули бы Ирландии как пить дать; я едва ли не в трезвенники записался, исключительно из чувства противоречия – не хочу быть просто еще одной сраной рожей в толпе. – Принимая из рук Свиттерса запотевшую бутылку, Бобби некоторое время внимательно изучал ее, крутя так и эдак. – Ностальгия хороша в небольших дозах – вроде как персонального пушочка подкладываешь под твердый зад истории; но если я скажу, что «Синг Ха» – не дерьмовое пиво, я бессовестно совру, почище легавого в суде.

Свиттерс кивнул.

– В Бангкоке, где выбора особо не было, оно сходило «на ура», а здесь, в земле пива разливанного, оно и впрямь воспринимается как слабодушное и упадочное.

– На вкус – что бабочкина моча. Ну еще бы, варят-то его буддисты! Сдается мне, вложить в спиртное некую силу способен только христианин.