Необычность этих месяцев, проведенных дома, в США, объяснялась не столько насущными проблемами – каковые неизбежно возникнут, ежели приспосабливаешься к жизни в инвалидном кресле, – но также попытками Свиттерса примириться с билетером – не то шаманом кадаков, не то самим собою, Свиттерсом, – каковой отвел ему это подвижное, однако изрядно стесняющее место.

В течение первой недели ему приходилось сражаться только с Маэстрой. Ей Свиттерс предоставил лишь самые туманные объяснения своей неожиданной инвалидности, утверждая, что травма связана с событиями, обсуждать которые он не вправе; в ходе тех же самых событий, сообщил он, к несчастью, погиб ее камкодер вместе с услаждающей душу записью того, как Морячок взмывает на крыльях навстречу свободе.

«Ага, конечно, – саркастически отозвалась Маэстра, закатывая близорукие пронзительные глаза за огромными круглыми линзами очков. – Доброе старое алиби: «в целях национальной безопасности». Хе! Я – законопослушная американка с немалым стажем, но это вовсе не значит, будто я настолько помешана на звездах и полосах, что не распознаю нашего любимого эвфемизма для такого понятия, как «деликатно замазанные правительственные плутни». Так или иначе, – продолжала старуха, – для пострадавших при выполнении воинского долга есть такое специальное место, зовется «Армейский медицинский центр Уолтера Рида[82]» в Бетесде, штат Мэриленд. Если вместо этого ты предпочитаешь восстанавливать силы в заведении под вывеской «У Маэстры», будь готов выложить все как на духу».

Свиттерс открещивался как мог. «Через пару-тройку дней. – обещал он. – Через пару-тройку дней я, наверное, уже смогу говорить об этом». И впредь всякий раз, как Маэстра пыталась затронуть эту тему или просто бросала на него умоляющий взгляд, Свиттерс подмигивал, усмехался и возвещал: «Женщины заботятся о свирепых калеках, возвратившихся из тропических стран».[83]

Увы, очаровать Маэстру строчкой из Рембо, заученной давным-давно в рамках курса современной поэзии, можно было не больше одного раза, от силы двух, независимо от мастерства исполнения. Перед лицом ее нарастающего нетерпения и усиливающихся подозрений – «Не могу не отметить, милый мальчик, выглядишь ты вполне себе бодреньким, а камкодер, между прочим, стоил тысячу двести баксов, и я посвящена в твое желание подоить Сюзину тлю, и браслета ты мне, между прочим, не привез», – Свиттерс, будучи в смятении чувств и понятия не имея, что делать, послал за Бобби Кейсом.

– Свиттерс! Какого черта? Во что это ты вляпался?

Электронное письмо, отосланное Бобби на Аляску, сообщало лишь, что его другу необходимо срочно с ним повидаться, и содержало сиэтлский адрес. Кейс, воспользовавшись накопленными отгулами, напросился на борт военно-транспортного самолета из Фэйрбэнкса, вылетающего на военно-воздушную базу «Мак-Корд» близ Такомы. Не прошло и суток, как он с ревом затормозил перед дверями Маэстры на взятом напрокат мотоцикле.

– Бобби! Bay! Добро пожаловать. Вот это скорость!

– Скажешь тоже, полз как улиткины сопли. Теряю форму, не иначе. Но ты?! Какого черта? Скатился с лестницы в борделе?

Свиттерс пощупал черную кожаную куртку Бобби: не влажная ли.

– Дождик перестал, верно? Пойдем выйдем на боковую террасу, потолкуем наедине; хотя даже на террасе, чего доброго, стоят «жучки».

– Это компания расстаралась или иностранные державы?

– Расстаралась Маэстра.

– Да ну? На звезду любительской радиостанции она не похожа, но что у нее шило в заднице – так это точно.

– Нахамила тебе в дверях?

– Напротив, была мила и любезна. Даже вроде как флиртовала со мной.

– Маэстра! Афродита до мозга костей.

– Я-то ей глянулся. А вот с тобой у нее, похоже, проблемы.

– Ну что ж, она в этом не одинока. Следуй за мной.

– Бегу, сынок. Но что она имела в виду, когда назвала тебя «мистер Рабочий Муравей»?

– Не обращай внимания. – Свиттерс едва не покраснел. – Ласкательное прозвище. Семейный фольклор, так сказать.

– А. Вроде как мои дядюшки и тетушки называли меня «жопчиком».

Демонстрируя всевозрастающий опыт обращения с креслом, Свиттерс проехал по полутемному вестибюлю, мимо домашней гостиной – задержавшись на мгновение, чтобы удостовериться: Матисс по-прежнему там, – и через парадную столовую, намертво пропитавшуюся вульгарными ароматами еды «навынос». Из столовой застекленные створчатые двери выходили на просторную террасу, откуда открывался обширный вид на студеный, бурлящий жизнью пролив, названный в честь Питера Пыоджета.[84]

Подле вечнозеленого растеньица в горшке притулился пенополистироловый сундук; Свиттерс трижды стремительно объехал вокруг него – и затормозил рядом, глядя на воду.

– Да ты с этим креслом сроднился, точно червяк с текилой, – восхищенно заметил Бобби. – А давно ли ты перешел на данное транспортное средство?

Свиттерс похлопал по обитым синим наугахайдом подлокотникам облегченного складного «Invacare 9000XT», гордости Элирии, штат Огайо. Похлопал по хромированным, с пластиковыми насадками, рычагам ручного управления, пнул краем ботинка пневматические «литые резиновые» колеса, поерзал задницей по подушке («повторяет контуры тела»), что дополняла откидное, «весьма простое в обращении» сиденье. Как такое новехонькое, эксклюзивной модели инвалидное кресло угодило в больницу Бокичикоса, он понятия не имел. Надо думать, вместе с гуманитарной помощью. Свиттерс не отослал кресло назад вместе с Инти, как обещал, и испытывал по этому поводу легкие угрызения совести, хотя и перевел на счет клиники тысячу долларов на второй же день своего возвращения в Штаты.

– Жаропрочное, между прочим.

– Что весьма удобно.

– И антибактериальное.

– Клево. Мебель на колесиках. Бог весть, где она побывала и кто его трогал.

– О, я за ним приглядываю.

– И на ночь на замок запираешь, надо думать. В наши дни стерильность – залог здоровья. – Характерным жестом Бобби убрал с глаз «помпадурный» хохолок чернильно-черных волос, одновременно пригладив вихор, торчащий точно сломанная диванная пружина ближе к затолку. Свиттерсу только что исполнилось тридцать шесть (день рождения его прошел незамеченным – всеми, кроме провокаторов мигрени, – на борту самолета Париж – Нью-Йорк), а это означало, что Бобби должно быть по меньшей мере под тридцать три, но с тех пор, как Свиттерс виделся с ним в последний раз тот, если угодно, лишь помолодел и выглядел совсем мальчишкой – сложен как Тайгер Вудз,[85]держится как Гек Финн, и при этом ощущалась в нем некая «обреченность», острее, чем прежде. Неудивительно, что у Маэстры или любой другой женщины при одном взгляде на него сладко замирало сердце.