И тут же пришла другая мысль – а чего она тут сидит, разговаривает с дождем? Разве дождь ее услышит? Надо сейчас рядом с Лизой быть, объяснить ей… Прощения попросить… Почему, почему она сразу не пошла за Лизой, как приехала? Или прозрение наступило только сейчас, под этим холодным дождем? Запоздалое прозрение, мучительное?

Встала со скамьи, почти бегом помчалась к автобусной остановке. Хотелось быстрее, да ноги с трудом несли, подгибались в коленях от слабости. Нужный автобус подошел тут же, и села у окна, пытаясь отдышаться от бега. И мысленно представила, как звонит в Танькину дверь, и та открывает, и она проходит мимо нее решительно. Находит Лизу, обнимает ее крепко-крепко… Я здесь, доченька, я вернулась, я очень люблю тебя. Пойдем домой, доченька…

А вдруг Таньки нет дома? Она ж по времени на работе должна быть… Хотя… Кто-то ведь должен был забрать Лизу из школы! А вдруг Лешик забрал? И что она ему скажет, что? На колени перед ним упадет – прости, прости? Я уже не та прежняя Леся, я уже все осознала, все поняла и хочу исправить ошибки?

Да уж, глупая ситуация. Пафосная какая-то. Но ведь и впрямь хочется упасть на колени… Не для того, чтобы прощение вымолить, а для себя… Ей самой сейчас это ужасно нужно. Так нужно, что все болит внутри. Ужасно болит, нестерпимо.

Конечно, он не простит ее. И правильно сделает. Правильно Танька говорит, что он устал, очень устал… Без любви жить устал, биться головой об ее эгоизм. Да и любой бы на его месте устал…

Чуть не проехала нужную остановку, выскочила из автобуса как заполошная. И снова бросилась бегом к Танькиной серой пятиэтажке. Какой-то мужчина аккурат вышел из подъезда – повезло, можно в домофон не трезвонить, иначе Танька может и не открыть.

В подъезде пахло щами и пригорелой кашей. И еще чем-то таким… Наверное, так пахнет бедная жизнь. В их с Лешиком доме таких запахов не бывает…

Подумала и усмехнулась горько – в их с Лешиком доме! Теперь нет у них общего дома, выходит. Теперь Лешику с Танькой жить лучше, чем с ней. Ну что ж, пусть живет. Только бы Лизу отдал…

А вот и Танькина дверь, осталось нажать на кнопку звонка. Но сначала отдышаться немного надо…

По шагам в прихожей поняла – Танька дома. Открыла ей дверь, нахмурила брови, отпрянула слегка. И тут же обернулась, крикнула в глубину квартиры: «Лизочка, я сейчас! Пока одна занимайся, я скоро!» И вышагнула на лестничную площадку, плотно прикрыв за собой дверь. И смотрела на нее злобно, ощерившись как кошка.

– Ну, и зачем ты сюда пришла? Кто тебя звал? Что тебе от нас еще надо?

– Пусти, Тань! Мне Лизу видеть надо. Пусти!

– Нет! Мы же с тобой договорились! Еще вчера обо всем договорились, оставь нас в покое! Ну вот зачем, зачем ты сюда притащилась, а? Уезжай в свой Сочи, тебе там лучше, ты же туда так стремилась, что тебе и дочь была не нужна!

– Пусти, Тань… Пусти…

– Не пущу! Забудь сюда дорогу, слышишь?

Это «слышишь» вышло у Таньки с таким яростным шипением, что Леся отступила на шаг назад. А Танька, будто учуяв свою победу, пошла на нее, приговаривая при этом злобно:

– Я девушка простая, Лесь, я ведь и с лестницы могу тебя спустить! Не понимаешь по-хорошему, будет по-плохому! Забудь про Лизу и про Лешу тоже забудь! И прекрати ему названивать, он все равно трубку не возьмет, не надейся! Он телефон потерял, у него теперь другой номер, поняла?

– А откуда ты знаешь, что я названиваю, если он телефон потерял?

Танька остановилась и нахмурила брови, смотрела на нее озадаченно, будто ткнулась в неведомую преграду. Потом с досадой прикусила губу, и Леся поняла, откуда взялась эта досада. Она Таньку хорошо знала, умела прочитать на раз-два все ее незамысловатые ужимки и жесты. И произнесла быстро, пока та не успела опомниться:

– Ты телефон у него стащила и спрятала, да? А его убедила в том, что он его потерял… Теперь понятно, почему он мне не ответил ни разу…

– Да что тебе может быть понятно, что? – снова начала наступать на нее Танька.

– Да он бы мне в любом случае ответил, Тань, вот что понятно! Он… Он же не такой хам, как ты…

– Да, я хамка, Лесь! Еще какая! И сейчас тебе говорю, как хамка, – пошла вон отсюда! Я тебе ни Лешу, ни Лизу уже не отдам! Морду всмятку, а не отдам, хоть что со мной делай, хоть как обзывай! Я все сделаю для того, чтобы ты Лизу больше не увидела, поняла?

– Ну, это не тебе решать, допустим…

– А кому решать?

– Моему мужу.

– Бывшему! Бывшему мужу, Лесь! И не надейся даже, что он тебе Лизу отдаст!

– Отдаст. Я в суд обращусь. Лиза и моя дочь тоже.

– Да обращайся куда хочешь! А я все равно не отдам, пусть хоть что твой суд решает! Плевала я на твой суд! И близко тебя не подпущу, и не надейся! Против лома нет приема, все кости тебе переломаю, если что! И все, и хватит воду в ступе толочь… Пошла вон отсюда, иначе и впрямь с лестницы спущу!

Танька грозно пошла на нее крепким туловом, и ничего не оставалось делать, как отступить.

Вышла из подъезда, остановилась, горестно развела руки в стороны – что теперь делать-то? Наверное, надо на работу к Лешику сейчас поехать, поговорить…

Вдруг вспомнила – у нее же в телефоне записан телефон его коллеги Володи! Можно же ему позвонить, попросить, чтобы передал трубку Лешику! И как ей это сразу в голову не пришло?

Володя ответил тут же, но огорчил новостью – Лешик уехал в командировку, вернется через три дня. Да, телефон у него поменялся, и нового номера он не знает, не успел как-то узнать…

Ничего не оставалось, как ехать домой. Дождь все лил, но она уже ничего не чувствовала. И сил совсем не было, голова разрывалась от боли. Казалось, это и не голова больше, а пылающий тяжелый шар…

Дома едва добрела до постели, с трудом стягивая с себя мокрую одежду. И провалилась в горячий то ли сон, то ли болезненный бред…

* * *

Сколько она пробыла в этом бреду – понять не могла. Время текло будто вразброс, и когда открывала глаза, то долго не могла понять, то ли ранее утро сейчас, то ли сумерки. Вставала, брела в туалет, с трудом волоча ноги, потом пила воду на кухне. Голова горела огнем, и в груди все горело и плавилось так, что дышать было трудно. Однажды догадалась – надо ведь лекарство какое-то выпить… Простудилась, наверное… Надо отыскать в шкафу коробку с лекарствами!

И тут же память услужливо преподнесла картинку – вот она, сидит под дождем на бульваре. И незнакомое лицо склонилось над ней. И слова проплыли как дым, как туман – «…не за что-то наказывает жизнь, а для чего-то…». И тут же следующая картинка – Танька идет на нее как разъяренная тигрица. Кричит сердито – не отдам, не отдам!

Застонала, схватилась за голову, так и не найдя в шкафу коробки с лекарствами. Еле добралась до постели, укрылась с головой одеялом, пытаясь унять лихорадку. И снова провалилась в горячий простудный сон…