Они подползли к краю крыши; им предстояло перебраться на другую, которая располагалась чуть ниже. Мануэль зазевался и чуть было не рухнул в темноту, будто оторвавшаяся черепица, но незнакомец вовремя успел схватить его за руку и поддержать, пока он карабкался наверх.

Потом бывший узник долго отдыхал, невольно представляя, как его тело разбилось бы о камни тюремного двора, голова раскололась, будто перезрелый плод, и во все стороны брызнули бы мозги.

– Что будет, если нас заметят? – прохрипел он и услышал спокойный, чуть насмешливый ответ:

– Меня – убьют, а вас посадят обратно в камеру. Кажется, вы именно этого и хотели?

Когда Мануэль в очередной раз глянул в черную бездну, он заявил, что ни за что не сможет спуститься вниз по стене, придерживаясь за веревку, даже если та надежно закреплена наверху.

– Перестаньте, вы отлично умеете это делать! – быстро проговорил незнакомец. Похоже, он начал злиться. – Медлить нельзя, у нас мало времени. Сейчас охранники сменяют друг друга, потом они начнут обходить территорию тюрьмы, а также осмотрят наружные стены!

– Нет, – сказал Мануэль и прислонился щекой к мокрому, холодному железу. – Иди, я остаюсь здесь.

От этого решения ему стало так хорошо и спокойно, что он сильно удивился, когда спаситель внезапно схватил его и хорошенько стукнул лбом об крышу.

– Клянусь, если вы немедленно не начнете спускаться, я сам швырну вас вниз, чтобы вы разбились о камни! Вы конкистадор, дворянин или червяк?!

«Я жертва инквизиции, узник мадридской тюрьмы, потерявший себя, почти позабывший собственное имя», – хотел сказать Мануэль.

Вместо этого он взялся руками за веревку и привычно проверил ее прочность. Получше закрепив «кошку», затаил дыхание и… провалился в бездну.

Страх, насквозь прожигающий его внутренности, постепенно растворялся в злобе, горячей, словно раскаленные угли. Он, бывший бесстрашный солдат, а еще – благородный человек, не должен сдаться, не имеет права упустить единственную возможность вырваться на свободу, потому что иначе он никогда не сможет… отомстить.

Грохот ливня смешивался с гулом его крови, яростно текущей в жилах, с бешеным стуком сердца. Ноги Мануэля с трудом отыскивали углубления в стене и выступы кирпичей. Веревка была натянута, как струна, так же как и его нервы. Его душа желала вырваться из обветшалой оболочки и взмыть вверх, в небеса, но пока ему надлежало спуститься вниз.

Когда подошвы несчастного коснулись земли, он не поверил в это. Гнев куда-то исчез, но теперь ему не было страшно.

Прошло несколько минут, прежде чем к Мануэлю вернулся дар речи. Пережитое истощило и без того скудные силы. Незнакомец терпеливо ждал, пока он придет в себя.

– Куда мы пойдем? – наконец прошептал бывший узник.

Смотревший на него человек произнес одно короткое теплое слово:

– Домой.

Он протянул Мануэлю длинный монашеский плащ. Тот натянул на голову капюшон и завернулся в плотную ткань.

Пока они шли по темным улицам Мадрида, дождь прекратился, лишь под ногами хлюпала жидкая грязь.

Ночные звуки казались Мануэлю знакомыми, но они многократно усиливались, тревожили и пугали. Стук человеческих шагов звучал, как удар молота по наковальне, далекие крики вонзались в мозг, будто острый нож, ветер зазывал, как не знающее покоя привидение. Бедняга давно отвык от всего этого, забыл, какой должна быть обычная жизнь.

Спутник Мануэля привел его в квартал Лавапьес, где прежде гордый идальго ни за что не согласился бы жить, ибо тот был застроен тесными многоквартирными домами, населенными отчаявшимися, ожесточившимися людьми. То был порог, отделявший многих несчастных от окончательного и безвозвратного падения. Здесь был общий двор с фонтаном, куда жильцы ходили за водой с глиняными кувшинами, где, выясняя друг с другом отношения, кричали и сквернословили.

Незнакомец отворил дверь крохотной, бедно обставленной квартирки, предложил Мануэлю присесть и принялся растапливать маленькую печку. Это было кстати: оба продрогли, а с их волос и одежды на пол натекла огромная лужа. Впрочем, незнакомца, кажется, не брали ни усталость, ни холод.

Юноша протянул Мануэлю сухую одежду, и тот с отвращением стянул арестантские лохмотья. Желая как-то начать разговор, он произнес первое, что пришло на ум:

– Ты тоже… из конкистадоров?

Незнакомец повернулся, и мужчина наконец разглядел жесткие и прямые черные волосы, высокие скулы, миндалевидные глаза и бронзовый оттенок кожи.

– Нет, я скорее их жертва.

– Тогда… прости. И… спасибо.

– Не благодарите. Я сделал это ради Паолы.

– Где она?

– Вы увидите ее завтра. А сейчас отдыхайте.

– Как скажешь, – покорно произнес недавний узник.

Его застывшее, помертвелое лицо обрамляли неряшливые длинные пряди, в которых мелькала седина. Оно напоминало лицо покойника или безумца. Из-за густой и длинной бороды Мануэля почти невозможно было узнать. Он показался юноше стариком.

– Во что я превратился? – уныло пробормотал мужчина, вытягивая вперед дрожащие костлявые руки. – Я на свободе, но моя жизнь кончена.

– Не говорите глупостей, сеньор Мануэль, вы придете в себя – это всего лишь вопрос времени. Вам даже нет сорока, у вас еще все впереди.

– А сколько тебе?

– Девятнадцать, – ответил юноша и, заметив на лбу мужчины багровую ссадину, добавил: – Простите, что я вас ударил. Я боялся, что вы не справитесь, а мне… мне не хотелось умирать из-за вас!

– Скажи, кто же ты такой? – с любопытством спросил Мануэль.

– Меня зовут Николас, именно вы меня так назвали, хотя мое первое и настоящее имя – Ниол.

– Ты тот самый мальчишка с корабля?!

– Да. Рад, что вы меня помните.

– Как и твою мать. Она жива?

– Жива.

– Откуда ты знаешь Паолу?

– Не все сразу, сеньор Мануэль. – Юноша улыбнулся. – Сейчас вам лучше отдохнуть – перед настоящим возвращением в мир.

Он расправил постель. Мануэль не стал возражать, он лег и прошептал:

– Ты уйдешь?

– Нет, я останусь с вами.

Когда Мануэль засыпáл, ему почудилось, будто из него вырвали что-то, глубоко укоренившееся в душе и теле. Он становился другим. Однако должно было пройти еще много времени, прежде чем он смог бы стать самим собой.

Несколько едущих одна за другой повозок грохотали колесами по пыльной дороге, которая пролегала через безжизненную, бесцветную, сожженную солнцем равнину, где не росли ни деревья, ни даже трава. Вдалеке смутно вырисовывались гребни гор, тонувшие в белоснежных облаках.