Теперь попытаемся схематично реконструировать то, что делает Фейнман. Прежде всего он понимает, что его собственные «диаграммы Фейнмана», за которые он, кстати сказать, и получил Нобелевскую премию, никуда не годятся – это не тот способ, которым можно решить задачу с протоном (хотя абсолютно все пытались решить ее именно так). Здесь, очевидно, возникает эффект озадаченности – то, что кажется работающим, не работает. Конечно, можно было упорствовать (что и делали, надо сказать, все остальные), а можно было озадачиться: всё, вроде бы, правильно, но это не работает. Таким образом, прежняя схема устраняется, и начинается активный поиск новой конфигурации реальности, которая позволит решить задачу, покажет направление движения.

Испытывая эту озадаченность, Фейнман идет дальше – он сканирует реальность на предмет «фактов», относящихся к делу. В конечном итоге этими «фактами/пропозициями» оказываются: протон, состоящий из микрочастиц, скорость движения протона и то, что происходит с его микрочастицами, когда он движется с такой огромной скоростью (теория относительности), а также момент контакта электрона с протоном (метафора «мгновенного снимка»). Разумеется, каждый из перечисленных интеллектуальных объектов был для Фейнмана тем еще тензором (вряд ли многие ученые могли бы похвастаться такой сложностью организации аналогичных интеллектуальных объектов), но, по сути, по крайней мере в финальной версии (очевидно, что было и много промежуточных), этих элементов всего три.

Три сложных интеллектуальных объекта, решающие задачу, состоящую, казалось бы, из бесчисленного множества интеллектуальных объектов, – как такое возможно? Действительно, это кажется почти невероятным, удивительным, если бы не одно существенное обстоятельство: другого способа просто нет. Чтобы собрать этот свой финальный интеллектуальный объект, решивший дело: «Просто думайте о нем как о группе замерших партонов», – у Фейнмана, как и у любого из нас, нет другой возможности, как найти те три интеллектуальных, которые могут произвести эту, действительно работающую, конфигурацию («положение вещей»).

Впрочем, ограничение в три объекта, умещающихся в луче осознанного внимания, это вовсе не единственное ограничение нашего мышления, которое нам следует иметь в виду. Не следует питать иллюзий – мы, как и Ричард Фейнман, решающий задачу протона, – все еще пользуемся мозгом кроманьонца, под нужды которого он эволюцией и создавался. Наш мозг действительно весьма и весьма ограниченная штука, в частности, как мне представляется, и на количество «специальных объектов» (то есть интеллектуальных объектов, допускающих существенную неопределенность, вариативность, непредсказуемость).

В целом, наша память способна хранить огромное количество интеллектуальных объектов, записанных, условно, на ее жестком диске. Но одно дело – просто «хранить» некий объект, и совершенно другое дело – находиться с ним в неких, условно говоря, «заряженных» (то есть подвижных, вариативных и не гарантирующих предсказуемого поведения) отношениях. Подобное – «заряженное» – отношение возникает у нас лишь в том случае, если вопрос, так сказать, не завершен. Если нам действительно с неким интеллектуальным объектом «всё понятно», он архивируется в долговременной памяти[92]. Если он сейчас не нужен, то нет нужды им и заниматься, а если возникнет оказия, его всегда можно будет вытащить на свет осознанного внимания и пустить в дело.

Так с каким же количеством «специальных объектов» потенциально может иметь дело наша психика? Поскольку, как я полагаю, в нашем мозгу нет каких-то лишних ресурсов, которые бы природа предусмотрела в нем «на всякий случай», то надо полагать, что в процессах своего мышления мы используем те же мощности мозга и структурные элементы организации нашей психики, которые изначально имели куда более утилитарное значение, нежели изучение структуры протона или даже методологии мышления.

Соответственно, я полагаю, что думать надо о «специальных объектах», которые в доисторическом человечестве вряд ли могли быть другими, нежели так называемые другие люди. Нашему кроманьонскому предку, несомненно, постоянно приходилось иметь в виду других кроманьонцев (а также неандертальцев и прочую «публику»), с которыми он должен был поддерживать какие-то отношения – чтобы выжить, укрепиться в социальной иерархии, а также отправить свои гены в отдаленное – теперь уже наше с вами – будущее.

Если верить расчетам Робина Данбара, речь должна идти о ста пятидесяти, максимум – двух сотнях объектах такого рода. Впрочем, если вы проведете соответствующее исследование, то уверен, что сможете легко в этом убедиться: количество людей, о которых вы время от времени думаете, а также почему-то с некоторой регулярностью вспоминаете, примерно равно этому числу[93]. Думаю, что некоторым удивлением для вас будет значимость людей из этого списка – в нем может вовсе не оказаться тех людей, которые действительно «сыграли большую роль» в вашей жизни (они, вполне возможно, уже давно «заархивированы»), а вот ничего не значащий для вас на самом деле продавец из магазина, в который вы регулярно заходите, или стоматолог, посещение которого вы уже пятый год откладываете, вполне могут стоять там в полный рост.

При этом в вашем списке, скорее всего, не окажется учителей и преподавателей, которые имели для вас в течение многих лет огромное психологическое значение, друзей детства, разных ваших влюбленностей, хотя казалось бы – как такое забыть с учетом того, «что между нами было»! Почему? Потому что действует жесткий лимит из двухсот человек, и доступ к соответствующей «социальной квоте» получают только те ваши знакомцы, с кем вы продолжаете находиться в действительных отношениях, предполагающих, так скажем, некие сюрпризы.

То есть дело не в том, насколько эти люди значимы или важны для нас, если рассуждать об этом абстрактно, но исключительно в том, завершены ли для нас психологически соответствующие «ситуации» или мы еще в процессе, то есть что-то еще осталось недоделанным (некий «осадок», например, если речь идет о людях, которых вы уже давно не видели, но почему-то регулярно о них вспоминаете). Если же нам с каким-то человеком, напротив, уже действительно «всё понятно», хотя формально мы можем с ним даже продолжать взаимодействие, то соответствующий ему интеллектуальный объект, по существу, перестает быть «специальным» и переходит, условно говоря, в зоны долговременной памяти. Потребуется – мы о нем вспомним, а не потребуется – нет.