Я не мог смириться с ее смертью. Не мог действовать по указке безмозглых людей, твердящих, что после ухода любимых надо жить дальше — ведь у них начинается совершенно новая жизнь. Не мог делать вид, что ничего не произошло.

Как жить дальше, если моей жизнью была Алесса?

Я пробовал заглушить боль алкоголем. Но сидя на кухне и размазывая по лицу пьяные слезы, понимал, что так просто эту боль не убить.

Я снял все фотографии со стен, которые развешал на второй день после смерти Алессы. Убрал все картины, в которых главной героиней была она. Смотреть на них было невозможно тяжело, но без них стены выглядели голыми, а моя жизнь — пустой.

Кажется, не прошло и часа, как я кинулся развешивать фотографии вновь, глотая слезы и умоляя Алессу простить меня за разрушение ее храма.

Говорят, у горя есть несколько стадий. Я прошел их все.

Отрицание было самым безболезненным. Со дня той роковой ссоры я сидел, стоял или лежал, уставившись в одну точку. И думал: вот сейчас откроется дверь и войдет Алесса. В светлом платье и кремовом плаще. Снимет перчатки, размотает шарф, скинет замшевые сапожки. Подойдет ко мне и прижмется холодной от ветра щекой. Скажет, что все это — лишь шутка. Или проверка моей прочности. Или проверка моей преданности ей.

Скажет, что я ее прошел, ведь думал о любимой каждое мгновение. После ее смерти я почти перестал спать, но даже в редких минутах моего сна царствовала Алесса.

А я даже не мог предать ее тело земле.

И тогда пришла ярость. Ярость, раскаленная добела, и тягуче-черная ненависть. На себя, за то, что погубил Алессу, и на тех, кто, в отличие от нее, остался в живых.

Злость судорогой сводила челюсть и сжимала руки в кулаки. Иногда я бил ими по стене, сдирая кожу на костяшках. Это помогало — пускай и совсем ненадолго — прийти в себя.

Говорят, последняя стадия горя — это смирение. Но я смириться так и не смог.

Кармаль

— Господи, — я поморщилась, хватаясь за голову. Я бы не удивилась, нащупав ободок с раскаленными шипами, воткнутыми в мой череп — именно так я и чувствовала себя сейчас.

— Боюсь, это не то место, где стоит его упоминать, — усмехнувшись, отозвался старший из Зеро. — Добро пожаловать в наш мир, дитя Сатаны.

Мои глаза расширились. Я кинула взгляд вниз, не обращая внимания на стрельнувшую в виске боль. Ни бинтов, ни крови, рана затянута тонкой, розовой, как у младенца, кожей. И вот от этого отказывались люди, не желая признавать наш дар?

— Я — целитель, — со странной усмешкой сообщил парень с эспаньолкой. — Некоторое время лучше не делать резких движений, но рана скоро заживет.

— Значит, все получилось? Моя магия снова со мной? — тихо спросила я. Что-то и впрямь во мне поменялось. Нет, я не чувствовала прилива магических сил — или магическую энергию, текущую по моим венам. Но барьеры, удерживающие мое сознание на протяжении одиннадцати лет, спали, и не почувствовать этого я не могла.

Я жива… Я впервые за долгое время была по-настоящему жива. Одиннадцать лет я жила — существовала — словно бы наполовину. Будто кто-то отмерил мне лимит эмоций, очертил границы, за которые я не должна была заходить. Я сузила свой собственный мир до своего дома, и везде, кроме него — даже в участке — чувствовала себя чужой.

А сейчас мне впервые захотелось пройтись по улице, ощутить свежий ветер и — быть может, если повезет — капли дождя на своем лице. Посмотреть на звезды, рассыпанные по черному бархату неба; потягивая на веранде коктейль, смотреть на закат или полную луну. Сумасшествие…

Освобождение. Вот что означало для меня — избавиться от клейма.

Я отдала Зеро обещанные деньги и простилась с ними. Позвонила Франческе и встретилась с ней и Лори на полпути к кафе. Все это я делала машинально, словно в полусне — до конца не могла поверить, что все происходящее — реальность. На прощание я крепко обняла Фран.

— Спасибо тебе… за все. О такой подруге можно только мечтать.

— Обращайся, родная, — улыбнулась она. Тут же посерьезнела. — Может, какое-то время мне лучше находиться рядом с тобой? Избавление от клейма — приманка для баньши. Она не устоит перед соблазном заполучить обещанный ей сосуд. У тебя вообще есть план, как ее остановить? Сила воли — это хорошо, Карми, но кому, как не тебе, знать, что ждать своего часа баньши может бесконечно. И все это время она будет пытаться пробраться в твое сознание.

— Я не собираюсь сидеть сложа руки, если ты об этом.

Франческа взглянула на меня долгим взглядом.

— Ты собираешься…

— Использовать свой дар.

— Ох, родная, только будь осторожна.

Фран осталась в городе — хотела обсудить с Зеро какие-то дела Руаре. Я купила два билета на ночной рейс в Дейстер. Я плохо помню дорогу домой — нет, сознание уже прояснилось, но слишком много мыслей роилось в голове подобно растревоженным пчелам. Жалили, жалили, ни на минуту не оставляя меня в покое.

Как только мы вернулись домой — уже полчетвертого ночи, я уложила Лори спать.

— Завтра не пойдешь в школу, — обрадовала я дочку. — Поговорю с мисс Кертис, скажу, что ты приболела. Посидишь дома с Эстер.

— Хорошо, мамочка, — сонно сказала Лори.

— Устала, зайка?

— Немного.

Она уже почти засыпала. Я нежно поцеловала теплый лобик, накрыла дочку пуховым одеялом до самой шеи и вышла, тихо притворив за собой дверь. Будут ли этой ночью ее мучить кошмары или усталость сыграет свою роль? Сколько времени понадобиться баньши, чтобы понять, что мое клеймо уничтожено, а значит, отныне я открыта для любой магии? И самой сильной из них — магии данной однажды клятвы.

Я приняла душ, выпила чашку обжигающего кофе — совсем скоро мне понадобится весь резерв моих сил. Несмотря на принятые меры, меня неудержимо клонило в сон — слишком много событий для одних суток. Но ждать я не могла. Каждый потраченный впустую час приближает меня к провалу. А ко встрече с баньши я должна быть готова.

Скинув полотенце, облачилась в деловой костюм — просто первым попался под руки. Обула туфли. Встав посреди комнаты, поймала себя на том, что невольно задерживаю дыхание — как перед прыжком с обрыва в ледяной поток. Впрочем, и чувствовала я себя соответственно — словно мне предстояло долгое падение в бездну.

Прогулка предстояла быть долгой, поэтому я решила подстраховаться. Легла на кровать, прямо в пиджаке и туфлях, и только после этого призвала дар. Открыла глаза — вокруг царила серость. Словно безликий творец-фотограф запечатлел мой дом на черно-белую пленку.

Получилось. Господи, получилось! Подумала, и тут же усмехнулась. Высвобождая дар — по верованиям фанатиков церкви, пробуждая в себе кровь Сатаны, — не стоит думать о боге.