– Но это на самой границе! Там нет ни ЗРК, ни РЛС, ни самолетов-перехватчиков ПВО. Прежде, чем они поймут...

– Прежде, чем они поймут... Там есть высотный пост обнаружения.

– Но мы все просчитали – их истребители ПВО не успеют догнать «двойку». Над русской территорией она будет минуту тридцать – минуту тридцать пять секунд, не больше.

– Британцы не обеспечат прикрытие, не смогут. А если русские обидятся – граница их не остановит. Это слишком опасно.

– Но «дракониха» пройдет над этим местом на предельной высоте. Это обычный разведывательный полет у границы, никто не подумает, что на сей раз мы немного скорректируем курс. Даже если русские засекут ее изначально, у их перехватчиков не хватит ни пространства, ни скороподъемности, чтобы догнать ее в пределах своей территории. А на чужую они не сунутся, по крайней мере надолго. Все просчитано.

– Что помешает русским послать вдогонку пару ракет? Нет, слишком опасно. Капитан – на твое усмотрение.

Такое тоже было. Все пилоты ВВС САСШ, а особенно те, у которых имелся допуск на «драконих», были высококвалифицированными профессионалами, обладающими значительным опытом, каждый из них готовился при необходимости преодолевать самую страшную противовоздушную оборону, какая только может быть, и все они знали, что многие не сумеют прорваться к целям. Это была их работа – они тренировались, будто одержимые, и знали, что каждый день может стать именно тем, когда им всем придется бросить свою жизнь на чашу весов.

– Это действительно нужно сделать? – спросил капитан, глядя прямо в глаза Карине.

Глаза красавицы из АНБ странно потемнели, она облизнула губы языком, будто они пересохли

– Это действительно нужно для нас, капитан. Очень нужно.

– Тогда я сделаю это.

Никополис вздохнул и сказал только одно слово – смотри...

А мисс Карина, которая вообще-то предпочитала проводить время с подругами, а не с друзьями, но не афишировала это, потому что в АНБ не любили лиц нетрадиционной сексуальной ориентации, подумала, что все-таки все мужики, особенно те, кто носит военную форму, – идиоты, и их так легко купить. И продать. И...

В общем, все мужики – козлы.

С утра принц Акмаль был в ярости. Все, кому повезло прослужить на него больше года и остаться при этом в живых, хорошо знали признаки этого состояния – и не показывались принцу на глаза. В гневе принц Акмаль мог убить любого.

Принц Акмаль был еще достаточно молодым человеком. Тридцать восемь лет, всего на девять лет моложе его царственного брата. Он родился в семье Нурутдин-хана, одного из крупнейших феодалов этой страны, которому принадлежали почти все земли, почти все апельсиновые и оливковые рощи в провинциях Нангархар, Асадабад и дальше, до самой пустыни Регистан, где не росло уже ничего.

С самого детства принц Акмаль проявлял задатки сильного, а на Востоке сильного, значит, жестокого правителя. В этом он превосходил даже своего брата Гази, убежденного англофила, не расстающегося с потрепанным томиком какого-то британского поэта. Брат тоже проявлял жестокость, здесь без этого нельзя, но принц Акмаль уже тогда разглядел в своем брате какую-то слабость. Какой-то внутренний надлом, не позволяющий ему быть цельным, как камень. А для правителя – это было необходимо, быть цельным, как камень. Возьмите камень – голыш из реки, положите его на наковальню и попробуйте расколоть. Не получается? А теперь возьмите камень с трещиной, такие тоже встречаются. Теперь поняли? Гази часто делал, а потом сомневался, а правильно ли он сделал. Акмаль не сомневался ни в чем и не жалел никого.

С детства и Акмаль, и Гази знали, что такое наркотики. Наркотики – это то, что наполняет стоящие в подвалах дворца сундуки золотыми монетами. Наркотики – это то, что позволяет выживать крестьянам – их отец был хоть и жадным, но разумным человеком и принимал товар: пластифицировавшееся под воздействием воздуха и солнца опийное молочко с мака по ценам, достаточным, чтобы крестьяне могли купить все, что нужно, и прожить зиму. Поэтому отец слыл добрым правителем, ведь остальные держали крестьян-батраков впроголодь, а отец даже доплачивал за усердие в сборе урожая и уходе за посевами. Для всех, живущих в провинции Нангархар наркотики были средством к существованию. Кстати – в Афганистане наркотики применялись и как лечебное средство. Если у кого-то болел зуб, а такое здесь случалось постоянно, зубы никто и никогда не чистил – достаточно было положить кусочек опийной смолы на зуб, и боль проходила мгновенно. Если кто-то маялся животом, а тут это тоже было постоянно из-за антисанитарии – следовало выпить чашку теплого козьего, коровьего или верблюжьего молока, с растворенным в нем кусочком опийной смолы. То же самое следовало сделать при простуде[57].

С детства и Акмаль, и Гази знали, что такое смерть и что такое убийство. Исламский закон вообще по-средневековому жесток – и горе тому народу, правители которого достаточно беспринципны и изобретательны, чтобы применять его полностью. Каждую пятницу после намаза все шли смотреть на пытки и казни, это было как развлечение. Отец хоть и слыл добрым правителем, никогда не гнушался таким средством, как жестокая, изуверская казнь, чтобы напомнить своим подданным о том, что правитель все же он, и при неповиновении пощады не будет.

Везло тем, кому просто отрубали голову. Палач жил во дворце, и он был единственным, не считая отца, кого боялись и Акмаль и Гази – боялись так, что, придя к власти, Акмаль не поленился отыскать его, уже старика, и повесить. Первыми на телеге на площадь привозили осужденных, иногда телег было несколько, скорбную процессию замыкал палач. Он всегда шел рядом со своей телегой, на которой были орудия его труда – большая сабля, топор, нож, моток веревки. Это был большой и сильный, наголо бритый человек, он не был афганцем – он был манчжуром, неведомо как попавшим во дворец отца. Когда казнили, в отличие от других палачей он никогда не прятал под маской лица, словно надсмехаясь над народом и бросая ему вызов. Первыми выводили тех, кому присуждено было лишиться головы – и сверкала сабля, а на каменную брусчатку потоком лилась кровь. Потом, как только заканчивали с обезглавливанием – начинали вешать, в особо тяжелых случаях, перед тем как повесить – палач вспарывал приговоренному ножом живот и только потом вешал. Иногда из толпы выбегал кто-то – обычно это были родственники потерпевших – и хватал за ноги повешенного, тянул вниз, чтобы он умер. Удивительно, но все эти кровавые вакханалии проходили на центральной площади Джелалабада, и смотреть на все это собиралась толпа, люди шли смотреть на казни после намаза, вели с собой детей. И это считалось нормой.

Хуже всего было женщинам. Для женщин казни было две – либо их зашивали в мешок и с камнем топили в реке Кабул, либо закапывали в землю по пояс, а потом забивали камнями. Камни в обреченную бросали все, в том числе и дети.