– Беги, дурак. Я тебя не видал, ты – меня.

И, привстав на стременах, громко проорал:

– Никого нет, ваше высокобродие-е!

Каюсь, на тот момент я даже не поблагодарил парня.

Просто бросился в кусты и, зажимая бок, шатаясь от боли, побежал куда-то в сторону, как можно дальше от дороги, от проклятого трактира, от всей этой крови и грязи, от предательства и доблести, от чести и бесчестья, потому что я не хочу больше быть Цепным Псом, не хочу себе такой жизни, такой смерти и такой славы…

…Когда я споткнулся и упал, не помню. Также не помню и всего, что было потом, потому что в себя пришёл лишь в знакомом доме покойного генерала Воронцова.

В чистой постели. Абсолютно голым, под одеялом! Как я сюда попал и кто меня раздел, долго гадать не пришлось. На мой лоб легла тяжёлая мозолистая рука папиного денщика.

– Живой, что ль, твоё благородие? Ну вот и ладушки. А то девка твоя изревелась вся, влюбилась, что ль…

– Матвей… Вы живы?

– Да чего со мной сделается-то? Две раны зашили, одну даже трогать не рискнули, так я тайком от врачей пулю зубами выгрыз. А ты-то как, живой?

– Ну… вот как-то… так…

– Чудны дела твои, Господи, – перекрестился старый казак, и я заметил, что его левая рука покоится на перевязи в бинтах. – Как ты понял-то, что энтот хмырь столичный на государя с ружьецом охотиться заляжет?

– Фон Браунфельс сам сказал перед смертью, что кто-то там… намекнул… Не знаю. Я не был уверен. И уж тем более не знал, что предателем может быть русский!

– На то он и предатель, – наставительно покачал бородой Матвей. – Ежели б там китаец, али немец, али ещё какой иностранноподданный был, тогда б с него и спрос иной. А ежели свой, так завсегда предатель.

– Что было там… в трактире… как вы?

– Да побили мы их всех, как кутёнков!

– И этого… вашего, Тарас-эфенди?

– Убег, сучий сын!

– Я почему-то так и думал. Как вы успели уйти и… все живы?

– Не все, – тихо буркнул Матвей, – Все тока в сказках побеждают. Морячка одного едва живым увезли. А лысый энтот на моих руках умер. Шестнадцать ножевых ран на нём, да в руку, да ещё две пули в живот…

Я попытался вспомнить его имя. Бесполезно. Отец Виссарион сказал, что ему пришлось не раз менять фамилию, сберегая своих близких. Этот человек так и умер безымянным, исполняя то, что считал своим высшим долгом.

Я не знаю, где его похоронят, не знаю его истинного имени, не думаю, что хоть кто-то придёт проведать его могилу. И если такова судьба всех Цепных Псов, то уж я точно не хочу себе такой жизни. В который раз себе это говорю.

– Мы победили?

– Когда казачки конвойные подъехали, дык в трактире тока китайцы мёртвые и лежали. Хозяева в подвале заперты были, никто не геройствовал, все живы. И энто, тебя там, один… на допрос дожидаются. Но я не пущу, покуда сам не захочешь!

– Спасибо, Матвей, – я приподнялся на локтях и заглянул в лицо моего самого верного друга. – Я готов. Кто там пришёл? Пустите его.

– Уверен ли, хлопчик? Ить не одного себя защищаешь…

Я крепко сжал его руку. Матвей ответил таким же рукопожатием, от которого у меня едва не перемололо в щебёнку все кости ладони, и, быстро встав, впустил в мою комнату давно известного мне человека. Скромный безымянный чиновник из тайного управления осторожно присел на краешек моей кровати.

– Михаил Николаевич, я вынужден… Нет, давайте иначе. Я готов закрыть глаза на все ваши противозаконные деяния, если вы обещаете впредь не вмешиваться в вопросы политики и не подменять собой функции охраны и полиции российского государства.

– Э-э…

– Вам не хуже меня должно быть известно об отношении государя к так называемым Цепным Псам. Вы ведь не станете отрицать, что относитесь к их ордену, запрещённому ещё царицей Софьей, сестрой Петра Великого?!

– У меня есть выбор?

– Вы отвечаете вопросом на вопрос, как еврей.

– Это плохо?

– Михаил Николаевич, боюсь, вы просто не отдаёте себе отчёта в серьёзности всего происходящего, – нервно улыбнулся он. – Князь Юсупов потребует от нас строжайшего расследования гибели своего дальнего родственника, найденного убитым на пути следования императорского конвоя. Он уверен, что этот молодой человек пытался спасти царя Александра, но был убит злодеями, оставившими на месте преступления дальнобойное оружие английского образца.

– Всё было совсем не так…

– А вот это ровным счётом никому не интересно! Особенно нашему гордому государю. Он, как вы понимаете, абсолютно уверен в лояльности князей Юсуповых, хранящих верность русскому трону ещё со времён Иоанна Грозного!

– Государь жив?

– О Господи… – чиновник потер лоб. – Вы нас совсем за дураков держите? Он был бы жив в любом случае. Царя Александра заменил нанятый актёр из дешёвого провинциального театра. Сам венценосец отправится в Петергоф только завтра. Вы рисковали жизнью, спасая пустышку, актёришку, не царя…

– Хорошо, – удовлетворённо пробормотал я. – Государь Александр Второй жив. Значит, мы всё сделали правильно.

– Кстати, вы в курсе, почему находитесь в доме покойного графа? Павел Павлович оставил завещание, по которому всё его имущество переходит к вам.

– Как? Не может быть! Он ни о чём таком не говорил…

– Но тем не менее. Документ официальный, заверенный у нотариуса, датирован ещё двумя неделями назад, так что обжалованию не подлежит. Собственно, по моему личному приказу вас сюда и перевезли.

Чиновник встал, прошёлся до окна, распахнул его и, впустив в комнату питерскую свежесть, посмотрел на меня, сложив руки на груди.

– Вы понимаете, что я должен был бы арестовать вас и всю вашу сомнительную шайку. Времена изменились. Цепные Псы никому не нужны. Мы сами отлично справляемся с защитой русского престола.

– Понимаю.

– Я могу просить вас остановиться?

– Попробуйте…

Тихий чиновник тайного ведомства молча пожал мне безвольную руку и, не попрощавшись, вышел из комнаты.

Полно вам, снежочки, на талой земле лежа-ать,

Полно вам, казаченьки, горе горевать!

Полно вам, казаченьки, горе горева-ать,

Будем привыкать мы к азиятской стороне-е… —

раздалось буквально через минуту, и наверняка подслушивающий Матвей осторожно сунул нос в двери.

– Так что ж, мы прощены, что ли?

– Ну, по крайней мере, нам не грозят судебным преследованием.

– И то ладно, – он вновь уселся на табурет у моей кровати. – Уж больно я не люблю по судам да каторгам ходить. Скучное энто дело, хлопчик…