– Детка, мне в баню надо, – сказала бабулечка, – очень. И протопи посильнее.

Отчего-то я почувствовала, что это очень важно, и побежала к тете Дусе.

– Надо мыло, – выпалила я.

– Так в шкафу возьми, – кивнула тетя Дуся.

– Земляничное, – сказала я.

Кажется, медсестра все сразу поняла, не удивившись моей странной просьбе. Тетю Дусю, кстати, многие недолюбливали, считали хамоватой, даже злобной. Но она такой совсем не была. Для виду – да. Для посторонних – возможно. Но не для тех, кто узнавал ее поближе. Она могла отхлестать мокрым вафельным полотенцем младшую медсестру, пойманную на воровстве, и этим же полотенцем прогнать ее через всю больницу на выход. Могла резко и грубо осадить, поставить на место скандалящих родственников. Гаркнуть на раскапризничавшуюся пациентку. Приструнить отборным матом санитаров. И при всем этом поставить сложнейшую капельницу, если анестезиолог задерживался. Многие врачи требовали именно тетю Дусю, если речь шла о том, чтобы поставить катетер в вену, которая не видна. Но та же тетя Дуся, маленькая, сухонькая, с громовым голосом – откуда только звук брался, молчала, когда речь шла о важном. Например, о куске земляничного мыла для бабули, у которой никого не было, а если и имелись родственники, то врагу такой родни не пожелаешь.

– Сейчас, – сказала тетя Дуся и через пятнадцать минут выдала мне кусок мыла. Где она его достала?

Я бегом кинулась к бабуле – ее так все называли – просто бабуля, без имени. Помогла встать, отвела в ванную, помыла. Бабуля сидела в ванной и улыбалась.

– Можно еще пять минут, так хорошо, – попросила она и закрыла глаза.

Я перестелила постель, переодела ее в чистое, уложила. Расчесала волосы – бесцветный пух.

Бабуля уснула. Я была рада. Мне казалось, что ей стало лучше. И именно я, оставив ее вечером в чистой кровати, спокойно спящей, утром нашла мертвой. Я плакала так, как никогда раньше. Это была первая моя личная потеря. Я выплакивала злость и обиду на жизнь, которая не дала бабуле пожить еще немного. На судьбу, которая именно меня привела первой в ее палату и поставила перед фактом – твоя бабуля-подопечная умерла. Та, которую ты еще вчера мыла, с которой разговаривала, которую укладывала и которой подтыкала одеяло. Вот, теперь смотри – все бесполезно. И мыло твое земляничное никому не нужно.

В тот день я не могла работать. Тетя Дуся отправила меня в сестринскую, где я уснула под действием успокоительных. Вечером собиралась уйти домой, но старшая медсестра оставила меня на ночное дежурство.

– Целый день проспала. Надо отработать, – строго сказала тетя Дуся.

– Я же из-за бабули… – промямлила я.

– Правильно. Сейчас из-за бабули, потом еще из-за кого-нибудь. Наплачешься еще. А работать кто будет? Встала, умылась и пошла. И так всю жизнь. Поняла меня?

Да, тот урок я усвоила. Что бы ни случилось – встала, умылась и пошла. Жить. Пошла жить. Именно так.

И еще. Одноразовые перчатки в те годы считались непозволительной роскошью. Особенно для нянечек, каковой я по сути являлась. Да, хирурги оперировали в перчатках, но мы мыли больных, чистили унитазы, ванны, утки безо всяких перчаток. Одни – старые, здоровенные, как у водолазов, имелись у тети Дуси. Она их выдавала уборщице, которая проводила санобработку хлоркой. Но я мыла голыми руками. Тетя Дуся лично откромсала мне ногти почти до мяса и велела учиться чувствовать – чужое тело, чужую боль, мышцы, которые тут же отзываются, если не так повернуть, не так нажать. Растирать, промывать опрелости, обрабатывать пролежни – только голыми руками. Чтобы ощущения в подушечки пальцев вошли намертво.

Много позже я долго приучала себя мыть посуду в резиновых перчатках, заботясь о руках и свежем маникюре. Не получалось. Я не могла готовить в одноразовых перчатках, потому что не чувствовала продукты и специи под пальцами. Не могла мыть посуду, не ощущая тарелку, особенно детскую. Детям я всегда мыла всю посуду руками. Чтобы все через пальцы, на живую. Готовлю, перемешиваю, замешиваю тоже без перчаток – иначе не чувствую ни мясо, ни тесто.

Но это уже сейчас. Кажется, первые резиновые перчатки, предназначенные для мытья посуды, я увидела, когда оказалась в гостях у своей институтской подруги. Ее мама торжественно надела красивые, до локтей, перчатки, чтобы помыть одну чашку. И жаловалась, что перчатки на размер больше требуемого. Я онемела – даже представить себе не могла, что резиновые перчатки могут отличаться размерами. Именно тогда я решила, что тоже буду всегда мыть посуду в перчатках, а потом мазать руки кремом. До сих пор не научилась.

Когда мама после аварии лежала в больнице, я сама ее помыла, переодела, заново все перестелила. Подложила подушки как следует. Делала на автомате, руки все помнили. Нянечка посмотрела на меня другими глазами и позвала медсестру. Медсестра, с интересом понаблюдав за моими манипуляциями, кивнула и пообещала, что с моей мамой все будет хорошо. Я, опять же действуя на автомате, взяла пакет с лекарствами, бинтами, пеленками и памперсами, пересчитала ампулы и понесла в сестринскую. Нашла на столе ручку, подписала пакет и положила в шкаф. Нянечка с медсестрой замерли на пороге. На стол я выложила деньги и ушла. Говорить не могла. Сил не осталось.

Когда я лежала в роддоме на сохранении, то мыла полы – чтобы не сойти с ума от вынужденного безделья, сохранить физическую форму. За мытьем полов мне хорошо думалось – я составляла рабочий график, придумывала заголовки будущих книг, в голове крутились сюжеты. Со мной никто из врачей и медсестер не спорил. Когда мне надоедало мыть полы, я шла в сестринскую и раскладывала белье по стопочкам. Нет, дело было вовсе не в моих планах и мыслях. Все шло из детства и юности. В больнице я не могла сидеть без дела, прекрасно зная, что лишние руки всегда нужны. Хотя бы для того, чтобы налить воду в грелки и разложить по морозилкам в холодильниках. Чтобы только родившие женщины могли плюхнуть эту ледяную грелку себе на живот. В больнице дело всегда найдется.

И именно тогда, еще в подростковом возрасте, я узнала еще одно правило – надо лежать «в коллективе». Одноместная палата? Да ни за что. Лучше с «девочками». Тогда одна принесет чай, вторая грелку, третья поделится конфетами, а четвертая просто выслушает, когда совсем уж приспичит пожаловаться на жизнь. Закон больницы – непреложный, проверенный десятилетиями. Я панически боялась остаться одна в палате. Мне было важно знать, что в случае чего соседка позовет на помощь. Или я смогу позвать на помощь, если соседке вдруг станет плохо. Это я видела миллион раз. Те, кто лежал в общих палатах, выздоравливали быстрее тех, кто лежал в одиночестве. Личный холодильник, персональный телевизор, да хоть приставленная круглосуточно медсестра – все это не имеет отношения к жизни. Лишь случайные люди, которые зовут на помощь, слушают, молчат, кричат, скандалят, открывают или закрывают окно в общей палате, возвращают к жизни. Они же делятся едой, историями из жизни и самое главное – вниманием, которое ни за какие деньги не купишь. И чувством, что ты не одинока. Хотя бы здесь, на эту неделю, две, три. До тебя есть кому-то дело.