— То есть как — берется, сэр?

— Откуда взялись вы, откуда взялся я, откуда взялось все это.

И он показал на здания под собой. Он собирался было что-то добавить, но остановился в смущении; как бы то ни было, он подходил к пределу своего понимания. Он не знал наверняка, правда ли, что все перемещения и изменения в мире — часть некоего единого процесса, подобно тому, как лоскутное покрывало остается единой тканью, несмотря на свою пеструю расцветку. Или же действие тут развивается более тонко — подобно тому, как увеличивается поверхность воздушного шара: хотя каждая часть растет с той же скоростью, что и остальные, весь объект целиком по мере своего расширения делается все менее прочным. А если какой-нибудь элемент внезапно исчезнет, что произойдет с остальными? Вдруг и они начнут взрываться, уничтожая друг друга, не в силах ничего с этим поделать, как если бы само время разматывалось в неразберихе образов, окликов, возгласов, обрывков музыки, делающихся все меньше и меньше? Ему представился поезд, исчезающий вдали, пока в конце концов от него не останется лишь дым и запах паровоза.

Отвернувшись от окна, он улыбнулся Уолтеру.

— Простите, я что-то устал. — В коридоре за дверью послышался шум, и он резко шагнул обратно к столу. — Надо подключить новых людей, — сказал он, — вставьте это в отчет. Эти ничего не могут добиться, да и методы их мне не нравятся… — Перед его глазами снова предстал хаос в специальном отделе, следователь с сигаретой, свисающей изо рта. — И в следующий раз, Уолтер, в следующий раз скажите им, чтобы ничего не трогали, ни в коем случае!

Уолтер встал, собираясь идти, но Хоксмур поднял руку, чтобы его задержать.

— Убийцы никуда не исчезают. Убийства всегда можно раскрыть. Представьте себе, какой хаос воцарился бы вокруг, будь это не так. Кто бы тогда испытывал необходимость сдерживаться?

На мгновение Хоксмуру представилось, что его работа — стирать налет, заслоняющий истинную картину мира, подобно тому, как очищают почерневшую церковь, чтобы можно было разглядеть подлинную фактуру ее каменной кладки.

Уолтеру не терпелось уйти.

— Так что нам дальше делать?

— Ничего. Представьте себе, что это рассказ: даже если начало осталось непонятым, мы должны читать его дальше. Просто чтобы узнать, что произойдет потом.

— Выходит, мы его упустили, сэр.

— Ничего страшного, если на этот раз упустили. Он совершит это снова. Они всегда совершают это снова. Тут вы можете мне поверить.

— Но раз так, мы должны остановить его раньше, сэр!

— Всему свое время, Уолтер, всему свое время.

Уолтер взглянул на него с любопытством и осекся.

— Конечно, я хочу его остановить. Но находить его мне, возможно, не придется — он сам меня найдет. — Он помолчал. — Который теперь час?

Который нынче час, господин Дайер, душа моя? Я своих часов не завела.

К шести близится, отвечал я, а сам тем временем снимаю свой темный шерстяной плащ и вешаю на колышек у дверей. Госпожа Бест на это как ахнет, да все смотрит на меня с верхушки лесницы, как я с улицы вхожу, и руку на грудь положила. У меня же в голове мгновение крутилась такая мысль: ах ты, шлюха проклятая, дурною болезнию траченная.

Время так и летит, говорит она, ах, мне бы хоть частичку его возвернуть, господин Дайер, ведь причин у меня на то великое множество.

Времени, госпожа Бест, не вернуть, разве что лишь в воображении.

Ах уж эти мне поэты, господин Дайер! Тут она опять на меня глядит и говорит, вздыхаючи: мне бы и ни к чему былое воспоминать, будь то, что нынче происходит, душе приятственнее. С этими словами положила она руку на перила, да как закричит: опять пыль, да я же тут только намедни чистила!

В сей момент мне захотелось быть с нею любезным, ибо кому во всем громадном мире, кроме нее, мог я довериться? Вы не больны ли, спрашиваю я у нее.

Больна, да сама не ведаю, чем, отвечает она, спускаючись ко мне по леснице, однакожь чахну я от нехватки общества: всех развлечений у меня — собачка да кошечка мои, сама я бедная вдова, как Вам, господин Дайер, известно, дом же этот старинный, в нем шум то и дело подымается, от чего мне лишь расстройство. Тут она засмеялась, а сама меня подталкивает, и я почуял винный дух, шедший из ея рта.

Что ж, госпожа Бест, говорят, будто в сих старых домах призраков обитает, что в ином мавзолее, так что в болтовщине Вам недостатку не будет.

Мне не слов, а деяний потребно, отвечала она, знаете, господин Дайер, что плоть моя отнюдь не монашенская.

На сем я отступил от нее, не зная, что говорить, но тут как раз и Нат Элиот пришел из моей комнатушки, и я его окликнул: Нат, ах ты, разбойник эдакой, сейчас иди в кухню да займись моим ужином. Тогда и госпожа Бест ему говорит: расскажи, Нат, господину Дайеру про того господина.

Какого господина? спросил я.

Имени он своего не назвал, верно я говорю, Нат?

И послания, добавил Нат, тожде никакого не оставил.

И в голове у меня появился такой образ: господин Гейес, разбойник эдакой, которого голова, что куча помойная, никудышной Инспектор, автор писем, мне угрожающих, пришел к дверям моего жилища, осведомленный о том, что меня дома нету, пришел с целью меня расстроить, сбить с толку, ввести в смятение. Я наблюдал за ним семь дней, прошедшие с тех пор, как оставил для него записку, и полагаю, что он следует за мною повсюду, где возможно.

Госпожа Бест говорила, перебивая мои мысли, и последния ея восклицанья донеслись до меня, будто колокольный звон: ничего, говорит, не слыхать, кроме разве споров по части выборов, верно я говорю, господин Дайер? (Верно, пылко добавил Нат.) На улице видала я госпожу Ванлей — у ней дом на углу (знаю я этот дом, вскричал Нат), — и разговоры ея меня несколько удивили, ибо политика эта, как лихорадка, коею теперь и женщины, кажется, заразились. (Что ж теперь делать? спрашивает Нат, придя в смятенье от сих новостей.) А она, смеючись над Натом, усевшимся на нижнюю ступеньку лесницы, продолжает, как же, немного оперы, и болезнь эту как рукой сымет, верно я опять же говорю, господин Дайер? Да как запоет:

Пускай года под парусом плывут и мчатся вдаль,

Гоните прочь печаль, друзья, гоните прочь печаль!

Пусть время льется через край, а чаша лишь одна,

Мы будем пить до дна, друзья, мы будем пить до дна.

Пойду-ка я ужинать, говорю я, напуская на себя веселый вид, в согласьи с ея песенкою, а то естьли лечь спать голодным, то среди ночи проснусь.

Ах, говорит она, Вы уж не забудьте ночную рубаху надеть, сделайте мне такое одолжение.

Нат входит в кухню, я же подымаюсь по леснице Вечности к себе в спальню, в ожидании мига, когда небольшого удара достанет, чтобы швырнуть меня в яму. Господин Гейес, ах, господин Гейес, что вы можете знать, что я могу поделать? До конца работы моей столь далеко, что и надежды никакой на конец не питаю; войдя к себе в спальню, я тотчас направился к стулу и изверг из себя целый ливень, что причинило мне страдания.