– О, – сказал он с ухмылкой. – Невелика беда, если такое случится, – хоть в этой жизни, хоть в какой другой.

Я ушел за ящиком, в котором было немного картошки для осла и овса для коровы с теленком. Меня попросил заняться этим отец, еще когда я выходил из дому. Обычно это было его дело, но прошлым вечером отца сильно отвлекла болтовня чокнутого Диармада.

Когда я пришел обратно, Диармад стоял посреди дома и убеждал обоих стариков, что им бы очень пригодилась помощь молодой женщины по дому. И насколько ему было известно, у той дочери из семьи Дали не было никаких изъянов, и именно такая девушка подошла бы им больше всего.

Хотя дядя казался прямодушным и искренним, мне кажется, все эти советы были на руку и ему самому. Во-первых, семья Дали была бы вечно признательна ему за свадьбу дочери. Во-вторых, если бы мы брали ее себе, то впоследствии весь их дом, разумеется, достался бы ему. Пожилая хозяйка приходилась ему сестрой, и я догадывался, что та девушка, которую он нам сватал, наверняка не против этого.

Часто и до того, и после кто-нибудь притворялся открытым и искренним, действуя при этом в своих интересах, вроде Диармада.

Мне пришлось взять его за плечо и выставить за дверь. Он вошел обратно и сказал:

– В ночь на Рождество я собираюсь резать большого валуха. Ты получишь от меня половину, – объявил он и наконец ушел.

Самое время было ложиться спать.

* * *

С утра, выглянув наружу, я увидел человека с пустой корзиной на спине, недвижимо застывшего посреди дороги. Я снова ушел в дом и провел там какое-то время, но когда выглянул опять, человек с корзиной все еще стоял неподвижно.

Он был на некотором расстоянии от меня, но я понял, что знаю точно, кто это. Это был мой дядя Лиам, и вид у него был совершенно дурацкий. Поглядев вокруг, я заметил двух бойцовых петухов, которые уже были едва живы.

– Чувствую, что на этих двух петухов ты и смотришь.

– Я наблюдаю за ними уже очень долго, и из-за них плакали сегодня мои водоросли.

– Должно быть, водоросли для тебя не такое важное занятие, – сказал я ему, – если два петуха могут тебя от него оторвать.

– Да я вообще не смогу вернуться к работе, пока не узнаю, кто победит.

Тем временем один из них упал замертво, и Лиам отправился назад, а сам я пошел домой. Спал я, однако, недолго, все время пытаясь посмотреть, насколько задержится Лиам, и вскоре действительно увидал, как он возвращается на то же самое место.

– Вот дьявол! Ни единого стебелька мне не осталось, – вздохнул он.

Утром накануне Рождества у меня было четыре запечатанных бутылки спиртного. С большой вероятностью, четыре других таких бутылки нельзя было найти на всем Острове.

– Наверно, – сказал я матери, – лучше мне будет пойти поискать барана – не знаю, сколько уж их там осталось.

– Не ходи, – сказала она. – Оставь это нашему Диармаду Ветрогону. Тут-то мы и узнаем, может ли он делом подтвердить свою болтовню. Если он забьет того большого барана, его хватит на две семьи. Только, боюсь, он больше наболтает.

Она верила ему гораздо меньше моего. Я же надеялся, что дядя сумеет забить большого барана и сдержит слово. Весь день из уст в уста ходила история про то, как Диармад Пчельник убил замечательного барана и что потребовалось несколько человек, чтоб донести его до дома. Услышав эту историю, я, уверяю тебя, не сомневался, что смогу полакомиться половиной барана или в любом случае близко к тому. Диармад был умелым мясником, потому что набрался опыта: ему то и дело приходилось забивать то одну, то другую овцу для своих братьев, когда они жили с ним в одном доме. У них водилось порядочное стадо овец, и этому артисту нередко выпадал случай всаживать нож в доброго барашка, даже если никто его об этом не просил.

Поздно вечером, когда я высматривал, не идут ли домой коровы, увидел бродягу Диармада собственной персоной, который подходил к дому, неся на спине половину большой бараньей туши. Дядя разделил ее точно пополам, так что половина головы была вместе с половиной туловища. Он зашел в дом и снял с себя ношу.

– Вот тебе доля, милая моя. Как раз на новогоднюю ночь. Счастливого и удачного тебе года, прямо с сегодняшнего дня.

– И всем нам, – сказала она. – Я уж думала, ты не сдержишь слова.

Я вошел, как раз когда она это сказала. Взглянув на подаренную тушу, я понял, что над таким подарком смеяться не пристало.

– Ух, какой же ты молодец, дядя, – сказал я. – Ты и в самом деле человек слова, кто бы что ни говорил.

– Ну а разве я не обещал, что это сделаю? Конечно, если бы не ты и Божья помощь, меня уже в живых бы не было, чтоб его для вас зарезать. Сегодня я забил этого барана в честь Господа Бога и чтобы с тобой поделиться. Ты же знаешь, я никогда не забуду, что случилось в тюленьей пещере. И как ты ловко подцепил веревку ногой, – вспомнил он, – и как потом плыл с веревкой в зубах.

Ну вот. Я отвернулся от него и подошел к своему сундуку, достал оттуда бутылку и вернулся к дяде.

– Да, сегодня ты заслужил выпить как никогда, Диармад.

– Мария, матерь Божья, откуда ты все это берешь?

– Конечно, ты, наверно, столько еще не видел. Что, родные не передали тебе бутылочку? – спросил я его.

– Ни черта они не передали, кроме той, единственной, от Мориса Белого, моего старого друга, – сказал он.

И тогда я налил ему полтора стакана, потому что столько и оставалось сейчас у меня в руках.

– О Царь ангелов! – вскричал он. – Разве ты не знаешь, что моя старая калитка не сможет пропустить столько выпивки за раз после всех дневных забот? – сказал он.

– Здесь тебе капелька к Рождеству и еще немного – за того барана, который заставил тебя сегодня так попотеть.

– Пресвятая Дева! – воскликнул он, хватаясь за стакан.

И очень скоро все его содержимое исчезло.

– Уповаю на Бога, чтоб у всех вас было славное Рождество, а вслед за ним и Масленица! – возопил он, но вдруг вскочил и бросился к двери. Я прыгнул следом и втащил его обратно.

– Ну куда же ты так заторопился?

– О, – сказал он, – ни одна ночь в году не сравнится с сегодняшней. Не имею я права забывать о своих малышах в рождественский вечер.

Я никогда не думал, что он может быть таким благочестивым, как в ту минуту: обыкновенно он разговаривал резким громким голосом и очень часто, когда его охватывала ярость, не стеснялся грязных грубых выражений. Но то, что дядя сказал в тот вечер, заставило меня уважать его еще больше, потому что его слова прозвучали так выстраданно и верно, как только нищий и мог их сказать.