– Прошу вас… – несчастным голосом начал было епископ Флориан, но Боэмунд оборвал его взглядом и развернул свиток.

– Пахнет язычеством, – заметил фон Мейсен с усмешкой, поднеся свиток близко к носу.

Хронист не смог сдержать улыбки. Сердце Мадленки пело от восхищения. «Большой, конечно, негодяй… но как держится!»

– Все то же самое, – проворчал беловолосый красавец Боэмунд, отдавая Киприану письмо короля. – Итак, вы непременно желаете заполучить этого… этого… – Рыцарь щелкнул пальцами, словно никак не мог вспомнить, о ком именно идет речь.

– Он назвался Михалом Краковским, – поспешно заговорил епископ Флориан, – но мы отнюдь не уверены, что имя истинное. Убийца княгини Гизелы должен быть наказан, и не к лицу таким рыцарям, как вы, укрывать его и оказывать ему гостеприимство.

Сердце у Мадленки упало, потому что Боэмунд на каждое слово епископа кивал с задумчивым видом.

– Мальчик лет пятнадцати, росту среднего… – повторил он нараспев. – Что там еще? Глаза карие, волосы рыжие, был одет в черную куртку и коричневые штаны… Вы уверены, что это он?

– Абсолютно уверены, – твердо сказал епископ. – Князь Август Яворский даже назначил награду за его голову любому, кто доставит преступника живым или мертвым.

– И много? – с деланым безразличием спросил омерзительный крестоносец, отправляя в рот очередную ягоду.

– Двести золотых флоринов.

– Да ну? С каких пор князь Август сделался так богат? Он же всегда жил у дяди, который оплачивал даже его дружину, не говоря обо всем прочем.

Епископ вскинул голову.

– Вам угодно шутить, но я не нахожу ничего смешного…

– Я тоже, – сухо произнес синеглазый. – Какие дорогие у князя Августа враги! Двести флоринов, бог мой! Если бы все мои враги мне так недешево обходились, я бы давно разорился. К счастью, я всегда могу позволить себе убить их совершенно бесплатно.

У Флориана затрясся подбородок, но он справился с собой, хоть и с трудом.

– Я бы попросил вас не отвлекаться от нашей темы.

– Я и не отвлекаюсь, что вы. Надеюсь, замечательные монеты с изображением лилии у вас с собой? – вежливо поинтересовался Боэмунд. – Или вы явились с пустыми руками, надеясь на письмо короля?

– Что? – епископ оторопел.

– Деньги у вас с собой? Видите ли, святой отец, я не люблю делать что-то даром, особенно когда мне предлагают заплатить.

Сердце Мадленки падало все ниже и ниже. Теперь, наверное, оно уже ушло в пятки.

– Боэмунд! – тихо сказал встревоженный Киприан.

– Никогда бы не подумал, что мне придется оказывать услуги полякам, – сквозь зубы молвил крестоносец, не обращая на него внимания. – Но раз уж так вышло, было бы глупо переживать. Тем более за двести флоринов.

– Так вы отдадите его? – несмело спросил епископ Флориан.

– Его? О, разумеется. Боюсь только, – со смешком добавил Боэмунд, – он вам не понравится.

– Это совершенно неважно, – поспешно сказал епископ.

– И я так думаю, – согласился Боэмунд, и глаза его стали прозрачно-голубыми, словно он затевал самую веселую шутку на свете. – Он висит уже, должно быть, с неделю и порядком воняет; но вы же сами сказали, вам нужен «живой или мертвый». Так не все ли вам равно?

За дверью Мадленка обратилась в столб.

– Вы хотите сказать, сын мой, что он мертв? – недоверчиво спросил епископ.

– Вы угадали. Именно это я и имею в виду.

В голове у Мадленки творилось нечто невообразимое.

– Но отчего? Как?

– Потому что я велел его повесить.

Мадленка икнула и машинально потерла шею.

– Однако, – не сдавался упрямый епископ, – он бежал из подземелья с одним из ваших рыцарей. Я видел этого рыцаря во дворе своими глазами.

– Да, да, брата Филибер де Ланже из Анжу, – спокойно пояснил Боэмунд. – Он-то и рассказал мне, что они действительно бежали вместе, но потом их пути разошлись. Когда я был с отрядом в разъезде, мы случайно наткнулись на юношу. Я подумал, что он, вероятно, шпион, привел его в Мариенбург и велел пытать, но он ничего не сказал, и мне пришлось его повесить. Вдобавок мерзавец в свое время отнял у меня мизерикордию, а я не люблю воров. Откуда мне было знать, что он так небезразличен князю Августу?

«Складно, однако, врет», – думала Мадленка, переводя дыхание. Боэмунд вздохнул и невозмутимо выплюнул косточки от винограда в левый кулак.

– Сын мой, – промолвил епископ торжественно после недолгого молчания, – помните, если вы лжете, то берете на душу великий грех. Я посол князя и посол короля Владислава!

«Поверил», – просияла Мадленка. Она зажмурилась и крепко стиснула кулачки от счастья.

Епископ Флориан вынул из-за пазухи небольшое распятие и протянул его крестоносцу. Боэмунд быстро вскинул на него ставшие фиалковыми глаза.

– Клянитесь спасением своей души, что все, что вы мне сказали, правда, – промолвил епископ Флориан мягко. – Если вы ни в чем не погрешили против правды, – добавил он, отметая дальнейшие возражения, – вам это будет нетрудно, сын мой, не так ли?

При словах «сын мой» Боэмунд еле заметно поморщился. «Ай да поддел!» – подумала Мадленка, мрачнея. И в самом деле: разве захочет такой человек, как Боэмунд, рисковать своей бессмертной душой, да еще ради какого-то невзрачного рыжего мальчишки, которого он вдобавок всем сердцем ненавидит?

Киприан у окна беспокойно шевельнулся. Боэмунд фон Мейссен медленно поднялся с места, вытер ладони платком, положил правую руку на распятие и, глядя прямо в лицо Флориану, оказавшемуся на целую голову ниже его, четко и уверенно проговорил:

– Клянусь спасением моей души, что я велел его повесить.

Не далее как вчера Мадленка была уверена, что нет на свете человека, вызывающего у нее большее отвращение, чем белокурый красавец фон Мейсен, а сейчас, если бы ее попросили отдать за него жизнь, она бы не задумываясь пожертвовала две. Ужас и восхищение боролись в ее душе: ведь, пойдя на столь чудовищное клятвопреступление, он как-никак потерял право на вечное блаженство. Тут Мадленка вспомнила великого комтура, подумала, что он наверняка даст Боэмунду отпущение, и восторг ее несколько поутих.

– Не желаете ли взглянуть на него? – изысканно вежливо спросил Боэмунд.

Ошеломленный епископ только кивнул головой.

– Следуйте за мной. – И Боэмунд двинулся к выходу, увлекая за собой остальных рыцарей.

Мадленка вылезла из-за двери, за которой пряталась, и заметалась, не зная, что теперь делать. Благоразумие требовало остаться, любопытство же, извечный женский порок, толкало немедленно бежать за послами. Глянув в окно, Мадленка увидела, как Боэмунд и послы стоят на стене, и Боэмунд показывает епископу куда-то вниз. Мадленка опрометью выскочила из зала и зашла на укрепления с другой стороны, где ее не могли видеть ни Флориан, ни рыцари. Она вспомнила, что несколько дней назад поймали литовца, несшего записку на непонятном языке. Многие крестоносцы видели ее, но ни один не понял, о чем в ней шла речь. Боэмунд, внимательно рассмотревший записку, объявил, что это, должно быть, какой-нибудь хитроумный шифр и что надо немедленно допросить посланца. Неожиданно литовец вырвал у него из рук письмо и проглотил, прежде чем его успели удержать. По приказу Боэмунда его повесили на стене, и вскоре на труп слетелось воронье. «Неужели Боэмунд хочет уверить епископа, что это я?» – думала Мадленка. Ветер донес до нее слова синеглазого: