– Люди по-разному выражают свои чувства. Она использует такой способ сформулировать их.

Гений покраснел, сложил бумажку и сунул ее в карман. Когда Марты не было рядом, он чувствовал себя одиноким и не ждал больше радостей от жизни. Но сейчас… какое стихотворение! Он снова повернулся к священнику:

– Она прекрасна, можете мне поверить. Мы думали, что будем видеться в тюрьме, но все получилось иначе. И теперь, я надеюсь, мы скоро выйдем на свободу. Граблям, моему хорошему другу, тоже сильно не хватает его женщины.

– Но у него же бывают посетители?

– Нет, его Стина не может приходить к нему. Она тоже арестована.

– Хуже не придумаешь. И вы четверо пенсионеров совершили преступление?

– Нет, пятеро. Анна-Грета, которая поет в том же хоре, тоже была с нами.

– Пять грешных душ. Я скажу тогда так… – Священник незаметно достал Библию. – Вы, пожалуй, должны читать что-то вместе.

– Спасибо, с удовольствием, но сначала я хотел бы ответить на прекрасные слова моей Марты. Вы не сможете передать ей привет от меня?

– Но в каком виде?

– Я не знаю, честно говоря.

– Цитатой из Библии, может?

– Звучит прекрасно, о Моисее, который странствует в пустыне, или мне надо попытаться написать стихотворение самому. Тогда она поймет, что я стараюсь ради нее.

– Очень удачная мысль, – священник достал ручку и вырвал листок из своего блокнота. – Вот, – сказал он и передал все Гению. А пока тот медленно и обстоятельно корпел над своим сонетом, исповедник сидел молча и не мешал ему.

О Марта, моя дорогая,

Надеюсь, ты помнишь меня,

Тайник наш в сердцах вспоминая,

Я жду с нетерпением дня,

Когда унесемся мы вместе,

Вперед к нашей новой судьбе,

Далекой иль близкой – не знаю,

Скажи мне, понятно ль тебе?

Он шифровался как мог и надеялся, что священник ничего не поймет. В отличие от Марты, конечно. Насколько он догадался, она писала о деньгах в водосточной трубе. Тех самых, которые должны были обеспечить им лучшую жизнь, когда они выйдут из тюрьмы. Но, кроме того, имелся еще какой-то скрытый смысл в ее стихотворении. Богатство для свободы, вместе унесемся. Она что-то планировала…

– Как уже сказано, я не большой специалист в стихах, – признался Гений, передавая то, что он написал, – но как, по-вашему, она оценит это?

Священник пробежал глазами его творение и улыбнулся ободряюще.

– Красивые слова. Они тронули мою душу.

Когда святой отец ушел, он оставил Гения в отличном настроении. У него и Марты появился способ связываться друг с другом, и рано или поздно он надеялся узнать, что планирует эта замечательная женщина.

Вечера стали уже довольно светлые, и на деревьях вот-вот должны были появиться первые листочки, когда пришло время перевозить Марту в Хинсеберг. Выйдя на улицу, она обнаружила, что автомобиль за ней уже подъехал, и, прежде чем забраться в него и занять свое место, подняла глаза на здание Соллентунского следственного изолятора. В его стеклах, как обычно, отражалось небо, а солнечные лучи создавали вокруг него мерцающий ореол, хотя внутри красоты не было и в помине. Сейчас же Марту, славу богу, ждала настоящая тюрьма, даже если там, к сожалению, содержались только женщины.

Конечно, она надеялась, что в ней будет лучше, чем в изоляторе, но всякое могло случиться. Что ни говори, она уже в полной мере познала, что такое полная изоляция от общества. В доме престарелых их, само собой, запирали, но сестра Барбара вопреки всему не поставила решетки на окна.

Однако Марта не стала обжаловать приговор. Будучи движущей силой всего проекта, она, естественно, не могла пойти на попятную в последний момент, хотя все они чуть не избежали тюрьмы, так как судья собирался оправдать их. Пятисоткроновая купюра и сумка-тележка толком ничего не доказывали, пусть даже пробы ДНК соответствовали, и, конечно, полиция нашла мобильные телефоны, расчески и золотые браслеты в гардеробе в Гранд-отеле, но… нет, старики ведь порой путали все на свете.

Вдобавок еще оставалось не расследованным до конца, что же, собственно, произошло в Национальном музее. Кривая палка сбивала с толку многих, и в результате полицейских реконструкций преступления так и не удалось полностью разобраться, какую же роль она сыграла в самой краже картин. Судья сказал, что их надо не сажать, а освободить, и что неприемлемо требовать год тюрьмы для ранее несудимых пожилых людей. Судебные заседатели, наоборот, посчитали, что вся пятерка с лихвой заслужила такое наказание.

Газеты в течение нескольких недель писали о бессовестных пенсионерах, которые не только присвоили часть культурного наследия Швеции, украв картины за тридцать миллионов крон, но и потребовали от музея, то есть государства, рекордно большой выкуп. Из номера в номер все печатные издания называли это крупнейшим экономическим преступлением и сравнивали его с аферами финансовых акул. Естественно, заседатели дрогнули, пусть, по их утверждению, подобное на них абсолютно не повлияло. Марта сказала, что они собирались вернуть картины в музей, а десять миллионов использовать на благотворительность, но ей не поверили.

Когда же приговор наконец прозвучал, ни у кого, однако, не возникло мысли его обжаловать. Апелляция ведь процесс не быстрый, и вдобавок в последнее время поднялась страшная шумиха, а при хорошем поведении они могли выйти на свободу через полгода, и такого срока вполне хватило бы, чтобы проверить, насколько хорошо в настоящей тюрьме.

Марту снедало любопытство относительно ее нового места жительства, и она считала, что будет очень интересно коротать дни с преступниками. Опять же, сидеть в тюрьме она никогда не пробовала, а все новое всегда бодрило ее.

К тому же она ожидала, что там будет лучше, чем в тесном и мрачном изоляторе, где ежедневная прогулка оказалась не столь приятной, как она себе представляла. Вертухаи приводили ее в лишенный какой-либо растительности дворик, окруженный самыми высокими стенами, которые она когда-либо видела в своей жизни. Никаких красивых, волнующих воображение хлебных полей, как у нее на родине в Эстерлене, вокруг только грязный бетон. И даже если бы четверо заключенных встали на плечи друг другу и она оказалась на самом верху, ей не удалось бы выглянуть наружу.

Пока она, разочарованная, прогуливалась, до нее долетали пение птиц, шум поезда и прочие звуки обычной жизни, но единственное, что она могла видеть, был только серый дворик и кусочек неба над головой по ту сторону металлической решетки. Контраст между таким существованием и жизнью в апартаментах принцессы Лилиан был просто огромен, и теперь ночные концерты Граблей, когда он готовил себе пищу, и лошадиный смех Анны-Греты уже казались Марте райской музыкой. Если бы не периодические визиты священника, приносившего ей приветы от Гения, она, конечно, не выдержала бы, но стихотворения придавали ей мужества, и у нее нашлось занятие: Новый план.