– А его никогда и не было, – убежденно кивнул Горелик. – Посмотри внимательно. Что общего между Снегуром и Ниязовым? Жалко, прибалты не приехали. Сразу бросаются в глаза отличия. Там – Европа, здесь – Азия. А мы – посередине. Азиопа. Вот так и живем. А советского народа, конечно, никогда не было. Это выдумки наших коммунистов, которые тоже уходят в небытие.

Президенты подписали документы, и все начали аплодировать.

– Нашли чему радоваться, – пробормотал Горелик. – Хотя все правильно. Когда умирает хороший артист, ему принято на похоронах аплодировать. А наш Советский Союз был гениальным актером. Семьдесят лет играл лучше всех на политической сцене. Притворялся, что строит коммунизм, а сам ни во что не верил. Обманывал Гитлера, что сильнее всех, а сам имел дрянную армию с устаревшими танками и самолетами. Потом всех обманывали с нашей космической программой. Наши космонавты – в сто раз большие герои, чем мы о них знаем. И намного большие, чем американцы. Наши летали на «консервных банках» и возвращались обратно живыми, ежеминутно рискуя жизнью. А последние годы мы только и делали вид, что проводим какие-то реформы, хотя ничего не проводили, все проедали, ничего не производили и в результате оказались на голодном пайке и с пустыми карманами. Поэтому аплодисменты к месту. Умер гениальный артист, всю жизнь обманывающий других. Строил коммунизм и сам не верил в эту галиматью.

– Тебе не говорили, что ты злой?

– Много раз. А умные всегда злые, добрыми только дураки бывают.

Президенты отвечали на вопросы журналистов. Горелик толкнул Мурада в бок:

– Идем выпьем. Больше не будет ничего интересного. Я заранее могу озвучить их ответы на любые вопросы. Кругом одни штампы. Мне поэтому нравится российский президент, он более живой, чем все остальные.

Они поднялись, вышли из зала и направились к бару, где было довольно много других журналистов и репортеров. Горелик взял две бутылки пива, протянул одну Мураду и прихватил два бумажных стакана.

– Вот теперь выпьем на похоронах нашей империи. Устроим ей достойные поминки, – предложил он, наливая себе пива. Мурад тоже налил в свой стакан. – А вообще, все здорово, – продолжал Горелик. – У меня дядя живет во Львове. Так ты не поверишь, он уже сорок с лишним лет после войны ждет, когда наконец распадется Советский Союз. Сейчас ему за семьдесят. Ненавидит «москалей» и все, что связано с Москвой. Они ведь в Польше жили, и он до сих пор помнит, как это тогда было. А потом пришла Красная армия, и все перевернулось. Хотя его не трогали, и вообще, репрессии обошли его стороной. Он работал в музыкальной школе, был настройщиком инструментов. Никогда не вмешивался в политику, но люто ненавидел советскую власть и все время ждал, когда она рухнет. Так и говорил мне с самого детства, что «не может та безбожна власть долго жити». Представляю, как он будет теперь радоваться.

– Он будет, – согласился Мурад, – а мы все?

– А мы тоже должны радоваться, – заметил Горелик, – избавились от тоталитаризма. Теперь можем говорить что хотим. Конечно, если есть что говорить. Можем ездить куда хотим. Конечно, если есть деньги. Можем делать что хотим. Конечно, если есть чем заниматься. В общем, у нас теперь свобода на все сто один процент. – Он допил пиво, вздохнул и посмотрел на Мурада: – О чем задумался?

– О себе. Меня тяжело ранили в Афганистане. Тогда зачем погибло столько ребят? И почему я должен был там оказаться? Какой такой интернациональный долг я там выполнял?

– Ты был там в качестве пушечного мяса для репрессивной советской машины, пытавшейся создать в этой стране форпост социализма, – цинично высказался Степан. – Но вообще, конечно, обидно. И умирать за эту страну было очень обидно, и вот так подставляться. Теперь все будет иначе.

– Вот здесь я с тобой не соглашусь, – возразил Мурад. – Будет еще хуже. Теперь мы независимые, значит, сами должны себя охранять и сражаться за свою независимость.

– Это да, – согласился Горелик, – только с одним отличием. Национальные элиты сегодня самоопределились. Теперь они дорвутся до богатств своих стран, начнут думать прежде всего о своих личных интересах. И защищать нужно будет не свои страны, а их интересы. Вот так, Мурад. Под этим солнцем не бывает ничего нового. Все старо как мир.

Вечером Мурад подошел к Адилю Гаджиеву, ставшему вместо заведующего отделом ЦК помощником президента, и попросил разрешения улететь в Москву.

– Лети, – разрешил Гаджиев, – мы все равно утром возвращаемся домой.

Мурад взял билет на утренний рейс. Ему повезло: в холле гостиницы работала специальная касса, выдававшая билеты приехавшим журналистам по брони Совета министров Казахстана. Все время, пока летел, Мурад обдумывал слова, которые скажет Карине. Конечно, он извинится за все. И за ребенка, которого она потеряла из-за него, и за свое глупое поведение, и за отсутствие понимания, и за свою трусость. Нужно было набраться мужества, просто привезти Карину в Баку и защищать любимую женщину, которая когда-то ему нравилась. Что значит, когда-то? Значит, сейчас она ему не нравится, поймал он себя на этой мысли. Нет, такой, какой она была в его последний приезд, она ему не понравилась. И он ей, наверное, не понравился. Столько испытаний выпало на их долю за последний год! Столько разных испытаний… Он еще раз подумал, что вел себя неправильно.

Прямо из аэропорта Мурад поймал машину и поехал домой к Карине. Легко взбежал по лестнице, позвонил, потом еще раз. Начал стучать в дверь, но никто не отзывался. «Наверное, у матери», – подумал Мурад.

Сверху спускалась какая-то пожилая женщина, и Мурад поднял голову.

– Вы, наверное, из ЖЭКа, – обрадовалась женщина. – Мы ждали вас еще вчера. Но у них трубы в порядке. Это течет двумя этажами выше. Вам нужно подняться туда. А здесь не стучите, все равно никого нет…

– Извините. – Он повернулся, чтобы уйти.

– Никого нет, – повторила пожилая соседка. – После того как Карина так нелепо умерла, здесь никто не живет…

– Что?! – Мурад резко обернулся к женщине. Очевидно, в его лице что-то так сильно изменилось, что она испуганно отступила назад. – Что вы сказали? – спросил он, запинаясь. – Карина умерла?

– А вы разве не из ЖЭКа? – растерялась соседка.

– Что случилось с Кариной?

– Она приняла слишком большую дозу снотворного, – пояснила соседка, явно жалея, что начала этот разговор. – Говорят, просто случайно выпила больше, чем нужно. И утром не проснулась. Извините, я лучше пойду. – Она повернулась и быстро начала спускаться по лестнице.

Мурад покачнулся. Медленно опустился на ступеньку. Он вспомнил Карину, их детские игры, школьные годы, свидания. Их новую встречу в Москве, в начале года, их совместную поездку в Прибалтику. Ее улыбку, смех, разговоры, споры… Когда погибла его сестра, ему казалось, что ушла половина его прежней жизни. Сейчас уходила другая. Он прикусил губу, чувствуя соленую влагу, и незаметно для себя беззвучно заплакал. Плакал, сидя на лестнице у дверей ее квартиры.