— И вот почему меня называют тираном? — обратился Фредерик ко мне. — У меня иной раз складывается ощущение, что вокруг меня — абсолютная вольница. И каждый делает лишь то, что ему вздумается. И более — того, оскорбляет людей, которых я считаю своими. Тем самым, оскорбляя меня как повелителя. И хозяина.

Старик рухнул на колени.

— Просто прислуга слегка одичала от невнимания, — пожала я плечами.

— Слушайте, — у императора загорелись глаза. — А вы можете сотворить тоже чудо, что и в поместье сына?

— Еда вовремя?

— И пирожки, — мечтательно прикрыл глаза император.

— Вот вы точно еще не ужинали, — нахмурилась я.

— Но я сегодня обедал! — похвастался Фредерик. — Ирвин сказал, что он подаст в отставку, поднимет бунт и уйдет лечить верхушку Османского ханства, если я не съем суп.

— Зачем же до такого состояния доводить замечательного специалиста? — удивилась я.

— Некогда было! Кстати, Крайому тоже досталось, — наябедничал император.

— Хорошо, ваше величество, я согласна. Только у меня будет одно условие.

— Вот так сразу, — нахмурился Фредерик.

— Я вам напишу, в какие часы вы кушаете, а вы — приходите. И едите. Несмотря на занятость, совещания, мероприятия и прочие события. И не доводите меня до бунта. А то мы его поднимем вместе с господином Ирвином. И будет вам на завтрак полезная овсянка. На воде. И без соли.

— И на черном знамени восставших будет миска с кашей.

— Именно, — кивнула я. — Как символ правильного питания…

Мы переглянулись — и захохотали.

— А кто вам будет помогать? — спросил император. — Вы же еще работаете в академии.

— Вот этот милый человек и будет, — кивнула я на коленопреклоненного распорядителя.

— Я намерен его наказать — нахмурился Фредерик.

— Я тоже, — широко улыбнулась. — Поэтому будет логично, если он поступит в мое распоряжение.

— Вы правда считаете, что это достойная замена каторги?

— По крайней мере, этот человек искренен, и я знаю, чего от него ждать, — пожала я плечами. — А там посмотрим.

— Только я хочу предупредить господина Хорма относительно его искренности… — сказал император так, что даже у меня прошлось морозом по коже.

— Простите, ваше величество, — проговорил управляющий.

— Ужинать? — спросила я.

— Давайте, — согласился Фредерик.

Я распорядилась, чтобы накрыли стол в малой столовой. Возражений от любителя строить императорских фавориток не последовало. Старик рванул из моей гостиной как резвый молодой сайгак. Мы же с императором чинно расселись по креслам — и принялись ждать, когда нас позовут.

— Вероника, только одно замечание, — обратился ко мне Фредерик. — Если с вами еще раз посмеют говорить в таком тоне, то пойдут и позорные отставки, и ссылки, и — для особо не понятливых — рудники. И я не желаю, чтобы вы хоть как-то кого-то защищали передо мной в этом вопросе.

Я задумалась. Потом спросила:

— Слушайте, а у вас в империи нет такого понятия, как общественно-полезная работа? Суток на пятнадцать.

— Как для кадетов военной академии?

— Если уж на наследного принца и его свиты благотворно влияет покраска казарм и уборка отхожих мест — то почему бы не предоставить такую возможность и дворцовой прислуге. При необходимости.

— Миледи. Я в восторге.

— А еще — в качестве особого наказания — назначать на работы прилюдно. И наряжать в какие-нибудь яркие комбинезоны. Оранжевые, скажем.

— Хороший способ избавиться от старого распорядителя и прочих имперцев, кто с тоской вспоминает правление моего батюшки, — хмыкнул Фредерик.

— Почему избавиться? — удивилась я. — По-моему, хорошая альтернатива, когда и наказать надо, а на рудники ссылать пока вроде и не за что. Или не хочется.

— Потому что этих ревнителей приличий удар разобьет. Ровно на том моменте, когда на них комбинезон прилюдно надевать будут.

Я замолчала. Как-то не подумала, что такое унижение для жителей империи, особенно для той ее части, что ценили статус больше всего на свете, будет равняться смертному приговору.

— Что вы опечалились? Неужели переживаете за жизнь и здоровье всяких высокомерных дураков?

— Я не люблю жестокости.

— Это империя, миледи Вероника, — пожал он плечами. — И я — император. Но можете мне поверить, я тоже не люблю жестокости. Но…

Фредерик покачал головой.

— Мой батюшка, император Максимилиан был великий человек. И для него единственным мерилом всего было величие империи Тигвердов. Окружающие его люди оценивались лишь с точки зрения полезности или бесполезности для его грандиозных планов. Он желал — не много не мало — вернуть империи ее исконные земли. То, что эти земли очень и очень давно отошли соседним государствам и особой необходимости в них не было… Его интересовало мало. То, что постоянные локальные войны и грызня с соседями поставили империю на грань экономической катастрофы… Это тоже не повод отказываться от великих планов. К тому же наша армия действительно не знает поражений — это факт.

Фредерик поднялся, обошел мою гостиную.

— Но он был велик. Вот только наследник его все время разочаровывал. И историей любви с наследницей обедневшего рода Рэ. И рождением внебрачного сына. И признанием сына.

— А ваша матушка?

— Что матушка? — не понял он.

— Она поддерживала вас?

— Матушка была — прежде всего — императрицей. Еще — женой своего мужа, великого императора Максимилиана. На то, чтобы быть мне матерью, у нее просто не оставалось времени. Да и потребности особой, как я понимаю, не было.

— Грустно.

— К сожалению, это не грустно, это как раз нормально для великой империи Тигвердов, — с насмешкой проговорил Фредерик. — Поэтому я…

В дверь осторожно постучали.

— Да, — отозвалась я.

Слуга, посекундно кланяясь, отчитался, что ужин подали.

— У меня к вам просьба, — обратился ко мне Император, когда мы поели и перешли с кофе в гостиную — уже императорскую. — Не читайте сегодняшние газеты.

— Там гадость какая-то про меня?

Фредерик кивнул.

— Слушайте, а как у вас деспотия уживается с такой свободой слова? — удивилась я.

— Как-то уживается, — пожал плечами император. — Газеты и журналы — сами по себе. Если дело не касается государственной безопасности, то каждый волен делать то, что приносит больше денег.

— А прогосударственные издания?

— Военные. И политические.