– Вот это настоящий разговор, вот это по-русски! – обрадовался Кирилл Васильевич и полез наверх по гулким лестницам и переходам, наказав, однако:

– Серега, люк закрой, дизель запусти и поднимайся к нам, а мы пока стол накроем. У меня еще квашеные помидоры с зимы остались.

Костя полез следом за наивным майором Базловым. При упоминании о квашеных помидорах рот у него наполнился вязкой слюной. Однако он подумал, что если это такая игра, то так тому и быть, только бы майор не свалял дурака. Надо было давно ему рассказать о трансмутантах и «механоидах», но теперь уже поздно. В последний момент, оглянувшись, он увидел, как худощавый Гнездилов, словно играючи, приподнял чугунную крышку и накрыл ею люк. Люди так не могут, почти равнодушно подумал Костя, ну да ладно. Точно – «нитридо-платиноиды». При этом Гнездилов, как ни в чем не бывало, насвистывал модный шлягер «Что такое любовь?». Костя если не привык, то смирился с тем обстоятельством, что в Зонах происходят всякие чудеса, и чудесами их уже не считал, а считал их органическими свойствами Зон.

* * *

Хабар-кормилец словно только и ждал такой пьянки. Он раскрылся, как рог изобилия, – давить не надо. Костя даже обиделся на него, хотя как можно обижаться на неодушевленный предмет? В былые времена из него черной корочки не выдавишь, а здесь он вдруг расщедрился и исторг: двух копченых кур бройлерных – огромных, как гуси, два окорока – один копченый, другой запеченный с горчицей и медом, колбасы с чесноком, в том числе и длинные тонкие купаты, зелень – огромной горой и в довершение ко всему – бутылку английского джина, холодного и чистого как слеза, ну и тоник, конечно, пару мутных баклаг. И много еще другой вкуснятины. «Как бы он раньше времени не оскудел!» – пожадничал Костя.

Кирилл Васильевич от удивления крякнул:

– Мы так не договаривались… – И достал трехлитровую банку самогона, закрытую белой полиэтиленовой крышкой. – Начнем с этого! Специально берег для неведомых гостей!

А еще он достал бадью обещанных помидоров, банку квашеной капусты и трехлитровую бутыль пива «Невское темное». Ну все, подумал Костя, здесь мы костьми и ляжем, но почему-то даже не улыбнулся.

Внизу загудел дизель. Явился белобрысый Гнездилов. Уселся на свободное место, и Кирилл Васильевич тут же наполнил граненые рюмки из толстого зеленоватого стекла.

– Ну… за знакомство! – воскликнул он, вставляя ядреные матерные словечки.

Костя выпил вонючего самогона, закусил огромным, пухлым помидором, кожура на котором лопалась и слезала сочными ошметками, и потянулся за хрустящими купатами. На мгновение ему показалось, что он ни в какой не в Зоне, тем более не в Кремлевской, а пьет в компании Бараско, который вот-вот явится, чтобы сказать свою дежурную фразу: «По мне, так мы занимаемся самым нужным делом на Земле! За настоящих мужиков сталкеров! Пусть меня Зона сожрет, если вру!» И от этих слов в носу вдруг защиплет, на глаза навернутся слезы, и все быстро выпьют, чтобы скрыть свои чувства, и будут хлопать друг друга по плечам, говорить приятные, мужественные, но совершенно нельстивые вещи, а потом будут петь песни и вспоминать, как они ходили по Зонам, кто как спасся, отделавшись испугом или ампутированной конечностью, и кто там, в этой проклятой Зоне, остался навечно. Пухом тебе Чернобыльская земля, сталкер! И за тех, кто не вышел оттуда, тоже выпьют, не чокаясь, стоя. И на какой-то момент все сделаются грустными и печальными. А потом снова будут пить водку и клясться в вечной дружбе. И всем будет очень весело и хорошо.

Но ничего этого не было, напротив Кости сидел главный механик Жигунов Кирилл Васильевич, который уплетал за обе щеки, слева – белобрысый Серега Гнездилов, который с обожанием глядел на всех, справа – Базлов Олег Павлович, который не терял бдительности даже в самые сложные моменты и сторожил свой «пермендюр», как зеницу ока. Молодец! – отметил Костя, бдит. Полезное свойство. А значит, нет никакого Реда Бараско, а есть одна смертельно надоевшая Кремлевская Зона, которая ухайдокала целую страну, и надо принимать решения. Только какие? Эх, скорей бы что-нибудь такое случилось, чтобы расстроить мои, то бишь планы генерала Берлинского! – Но ничего из ряда вон выходящего не происходило, хотя Костя ждал такого события, как манны небесной. Крепкая у меня судьба, с гордостью думал он. Очень крепкая. А что толку? Куда ни кинь – все клин. И куда она выведет, тоже неизвестно.

Потом Кирилл Васильевич заорал, опять же с круглыми матерными словечками, что после первой и второй перерывчик небольшой. Снова выпили и сразу налили вдогонку. Такими темпами мы точно напьемся, ошалело подумал Костя и наступил Базлову на ногу, чтобы тот не гнал. Однако, похоже, Базлов вошел в раж. Он пил много и вне очереди, правда закусывая, долго и много говорил, правда на нейтральные темы: в основном об армии и женщинах. Должно быть, армия и женщины вызывали у него приятные воспоминания.

– Вот когда я служил… А когда я был женат… А вот когда у меня была собака…

Жизнь у него оказалась богатой и бурной. Первая его жена владела сетью мелких магазинов розничной торговли. Детей у них не было. Потом крутой поворот: жена заболевает раком и одновременно в нее влюбляется молодой миллионер. Естественно, она уходит к нему, выздоравливает, а о майоре напрочь забывает. Потом майор, будучи в служебной командировке в Санкт-Петербурге, знакомится в общественном транспорте с поэтессой и женится на ней. У них пошли дети. Однако поэтесса обладала странной чертой характера – ей нравились мужчины после сорока лет. И все было мило и чинно, но как-то стороной майор узнал, что жена, выезжая на всякие литературные съезды, изменяла ему там с большими и маленькими писателями и мимоходом – с поэтами, мягко сказать – сплошь перезрелого возраста. Майор, естественно, пришел в бешенство, развелся с поэтессой и пустился во все тяжкие, дав себе слово больше никогда не жениться, а остаток своих дней посвятить любимой армии. Что он с тех пор, собственно, и делал.

Мягкое сердце Кирилла Васильевича дрогнула, он пустил слезу и на некоторое время притих. А Костя подумал: или майор дурак, рассказывая такие байки, или хитер, как сто чертей. А потом успокоился: Базлов Олег Павлович пивом не запивал – умел держать марку и, похоже, не пьянел. В нем чувствовалась старая армейская школа. А главное, он соблюдал режим ОПС: о Зоне вообще ничего не говорил, вроде ее и не существовало, что, конечно, было крайностью, потому что сидеть в Зоне и не упоминать о ней в разговоре – это уже настораживало. Однако Гнездилову и Кириллу Васильевичу было все равно.

Острые, пахучие купаты с чесноком смели в одно мгновение. От окорока с горчицей и медом остались лишь косточки, да и те тщательно обглодал Гнездилов. Курицы были разорваны на мелкие кусочки. Зелень уменьшилось наполовину. Черный хлеб сгрызли с горчицей в качестве деликатеса, а соусами залил весь стол, застеленный газетами.

Гнездилов, как хомяк, набивал еду за щеки и жаловался, едва шевеля языком:

– А мы здесь голодаем…

Кирилл Васильевич расчувствовался.

– Я ведь вас принял за диверсантов, – признался он, энергично вытирая жирные руки о свой вельветовый пиджак, – и даже начальству доложил, а потом тебя увидел…