Вернувшись в Англию, Юнити вела себя как одержимая «делом». Ее поведение в обществе становилось все более экстремальным. В ту пору появилась мода записывать свой голос на пластинку, и подруга Юнити Мэри Ормсби-Гор запомнила, как они проделывали это вместе в Селфридже. Юнити, по ее словам, напела гимн чернорубашечников: «Жиды, жиды, мы всех жидов погоним прочь». Неплохо для девушки, которая дебютанткой побывала на балу у своей тогдашней подруги Ники Ротшильд и радостно приняла приглашение Джона Сутро провести день на киностудии «Элстри». Видимо, продюсер попадал в категорию «евреев не люблю, но ты не такой». Юнити по-прежнему появлялась в аристократических домах Лондона, к примеру, на балу у Говарда де Вальденса на Белгрейв-сквер, который закончился предрассветной прогулкой по Ковент-гардену — с кем бы вы думали? Не с кем иным, как с Хэмишем Сент-Клер-Эрскином. Но другая дебютантка рассказывала, и, вероятно, правдиво, о том, как Юнити зачастила в Ист-Энд, где чернорубашечники устраивали марши по еврейским кварталам, как она играла в пинг-понг с «ребятами», то есть молодыми и мускулистыми телохранителями Мосли. Можно вообразить себе, как ей нравилось это ощущение de haut en has[20] переслоенное смутными предвестиями похоти. Если Диана поддалась более лакированной технике соблазнения, пущенной в ход Мосли, то Юнити всерьез увлеклась прямой и грубой мужской силой фашизма. «Все эти мужчины…» — вздыхала няня Блор — и как она была права! Особенности сексуального любопытства Юнити проступали в такие моменты, когда она планировала то, что называла «оргией» в доме Дианы на Итон-сквер. Разумеется, до особого разврата дело не дошло. «Всех тошнило, и успели хорошенько пообжиматься», — вот что услышала от нее постфактум приятельница по школе искусств. Даже это, скорее всего, преувеличение. Но сам факт, что Юнити позволяла себе так выражаться, отчасти искренне, а больше из желания шокировать, свидетельствует, как ее захватил роман сестры с Мосли и как по нраву ей было оказаться в центре внимания стольких затянутых в одинаковую форму молодцов.

Пока еще это были чернорубашечники, а не штурмовики. Позже возникнут чудовищные слухи о ритуализованных сексуальных игрищах с «миленькими штурми», но такого рода слухи возникают неизбежно из потребности как-то перевести мистическую страсть Юнити на общепонятный язык. Не доказана даже связь с другом Тома Яношом фон Алмаши, как и другой приписывавшийся ей роман — с офицером СС Эрихом Видеманом. В 1970-м Нэнси общалась с будущим биографом Юнити Дэвидом Прайс-Джонсом и якобы сообщила ему, что Гитлер подумывал жениться на Юнити, но та отпугнула его неразборчивыми забавами с эсэсовцами. Эта «информация» не попала в книгу. Если Нэнси и сказала нечто подобное, то в эту пору она уже умирала и от боли сделалась до крайности злобной. Единственное доказательство сексуальной активности Юнити, каким мы располагаем, — визит к врачу за советом, как предотвратить беременность‹34›. При этом Юнити выражала страстное желание иметь детей — ту жизнь, которая могла бы у нее быть! — но было в ней и нечто от Жанны д’Арк, девственное, нетронутое, и няня в ней это чувствовала.

В начале 1934-го осуществилась мечта Юнити: она поселилась в Мюнхене, в доме баронессы Ларош, принимавшей девушек-пансионерок. Невероятно, как Ридсдейлы решились ее отпустить? Она уже считалась вышедшей в свет и не нуждалась в «полировке» вроде той, какую проходили старшие сестры, а потом и Джессика в Париже. Недавний визит Юнити на партийный съезд родители восприняли с ужасом, так что трудно понять, в чем на этот раз заключался их план, разве что баронесса имела прекрасную репутацию, а Юнити своей настойчивостью замучила их настолько, что проще было позволить ей поступать как вздумается и надеяться, что постепенно дурь сама собой пройдет. Это ведь было девичье увлечение. Развеялось бы оно, если бы Ридсдейлы не отпустили ее во второй раз в Германию? Диана полагала, что запреты уже не помогли бы: «Юнити была революционеркой». А она знала свою сестру как никто. С другой стороны, кузина Климентина, которая приехала в Германию в 1937-м и тоже, хотя и в меньшей степени, подпала под обаяние нацизма, потом говорила: «Она вовсе не стремилась уйти от своих корней. Мне кажется, она бы всегда возвращалась домой»‹35›.

В 1934-м у Юнити была одна мечта — познакомиться с Гитлером. Но и в этом чувствуется нечто от девочки-старшеклассницы, которая надеется привлечь внимание того мужчины, чье избражение украшает стену в ее комнате. Нам трудно представить себе Гитлера в такой роли, но Юнити ощущала это именно так — до определенного момента. И еще один фактор: состязание с божественной Дианой. Старшая сестра покорила главного фашиста Британии, тот полыхал на нее глазами с другого конца стола и переходил на младенческий лепет, болтая с ней по телефону. Но Гитлер, неча спорить! Это посерьезнее будет. Человек, достигший реальной власти, пробивший себе путь наверх, покоривший всю Германию своими речами. Даже самые устойчивые англосаксы стремились встретиться с ним, когда приезжали в Мюнхен. Если Юнити получит возможность в письме сестре написать: «О, кстати говоря, Нард, ты не поверишь, с кем я тут познакомилась…» Да, в этом смысле понятно место, которое Гитлер занимал в воображении молоденькой девушки: тут и сердечное увлечение, и козырь в вечной игре Митфордов, сестринском висте. И прибавим еще один трудноисчислимый фактор, тот темный и тревожный прилив, который уже подхватил Гитлера, — на этот зов Юнити откликалась так, как Диана на марши Мосли. Они жили во времена ужаса, когда большинство людей предпочитало скрестить пальцы, закрыть глаза и молиться, чтобы все поскорее кончилось. По причинам, которые нам не дано до конца постичь, эти две молодые аристократки принимали свою эпоху с восторгом.

Итак, Юнити, запоем учившая немецкий, стала ходить в те рестораны, где появлялся Гитлер (в наше время ее бы арестовали за назойливое преследование, посмеивалась в конце жизни Дебора). Тут-то сыграла свою роль невероятная, божественная самоуверенность Митфордов. Юнити и не сомневалась, что сумеет привлечь внимание одного из главных политических игроков. Достаточно сидеть там за столиком в своей англо-арийской красе — фюрер сумеет ее оценить. Другие на ее месте (если бы кому-то еще захотелось познакомиться с Гитлером) беспокоились бы, как найти слова, как удержать его интерес, не показаться всего лишь фанаткой. Юнити подобные страхи неведомы. Она готова была болтать в стиле Митфордов и знала, что сумеет развлечь фюрера. И все сбылось. В июне 1934-го друг пригласил ее в чайную Карлтона, куда только что прибыла небольшая группа во главе с Гитлером. Юнити написала об этом событии Диане. Еще через месяц она писала Нэнси, требуя отказаться от публикации «Чепчиков». К тому времени ее тон, хотя все еще бодрый и бойкий, приобрел легкий призвук маниакальности. «Нет, я не барахталась с Ремом в Коричневом доме», — значится в постскриптуме. Речь идет об Эрнсте Реме, которого за пару недель до того, как было написано это письмо, вытащили посреди ночи из постели и застрелили по приказу Гитлера (Коричневый дом — штаб-квартира наци в Мюнхене). В Ночь длинных ножей погибло около ста офицеров-коричневорубашечников, и эта эффективная операция расчистила путь наверх сверхлояльным чернорубашечникам-эсэсовцам во главе с Гиммлером. Когда читаешь об этом событии в переложении на митфордианский язык, словно бьешься лбом о непроницаемую тайну этих сестер. «Мне так ужасно жаль фюрера, ты же знаешь, Рем был его старым товарищем и другом», — написала Юнити Диане.