— Анюта, ты молодчина, — похвалил он. — Нет, правда молодец, я мог не заметить.

— Стараюсь, — проворчала девушка. — Продолжаю развенчивать миф о мужском превосходстве. Глеб, будь осторожен, ну, пожалуйста… — взмолилась она.

— Буду, — пообещал он. — Но и ты не уходи с дороги, договорились?

Глеб побрел в просвет между деревьями. Сделал передышку, прижавшись к сосне, привел себя, насколько можно, в божеский вид, убедился, что нож все еще в кармане, повесил автомат на плечо, помолился на дорожку…

И все же ноги подкашивались, когда он поднялся на косогор к замшелым строениям. Два дощатых сооружения — одно развалилось целиком и полностью, лежало в руинах, от второго что-то оставалось. Продавленное крыльцо, трухлявые стены, глазница окна. Крыша просела, но пока держалась. Под окнами валялись какие-то доски, покрытые слоем грязи, ржавый бак, треснувшая пополам бочка. Он не скрывал своего присутствия, открыто брел по бурьяну. Минутку постоял у крыльца, помеченного свежими следами — протекторы обросших грязью кроссовок отпечатались четко.

Поднялся по ступенькам и пинком распахнул дверь, подавшись в сторону. Никто не стрелял, не бросал гранаты. Он вошел внутрь. В сараюшке царило запустение. Сквозь дыры в щербатых половицах росла трава. Стены превратились в труху, проеденную древесными жуками. Половицы прогибались и потрескивали. Черные потолочные перекрытия украшала паутина. Мебель отсутствовала, если не считать таковой горы замшелой древесины и развалившийся на куски шкаф. Глеб стоял у входа, с какой-то брезгливой жалостью разглядывал «фигурантов дела». Оба были здесь, сидели на полу в противоположных углах, привалившись к стенам. Выглядели мужчины неважно. Неудивительно, что не стали оказывать сопротивления, даже подняться не могли. Глаза майора были закрыты. Лицо обросло щетиной и грязью, рука покоилась на грязной перевязи. Костров смотрелся не лучше. Он сидел в неловкой позе, отставив поврежденную ногу, голова была откинута, рот оскален. Глаза равнодушно скользили по капитану Российской армии.

— Добрый день, господа укро-фашистские захватчики, — поздоровался Глеб, проходя на середину комнаты. — Приятного отдыха, как говорится.

Майор лениво приоткрыл глаза, тяжело вздохнул:

— Как ты уже достал, Туманов… Откуда ты взялся такой резвый на нашу голову?

— Много у нас таких, — улыбнулся Глеб. — Сожалею, что помешал вашему отдыху, господа, но надо идти. Не доводите до греха. В отличие от вас я экономно расходовал боеприпасы и кое-чем могу еще похвастаться. — Он обхватил цевье и стиснул рукоятку. — Так что, как говорится, подъем, и выходи строиться.

— Слушай, отстань, а? — хрипло прошептал Костров. — Вот до чего привязчивый, мать твою… Пристал как банный лист… — А если не пойдем, что сделаешь — прикончишь нас? Больных и безоружных? Ты же благородный, Туманов. Ты же не убиваешь безоружных.

— Не убиваю, — подтвердил Глеб, — но избить до полусмерти — могу. Потом свяжу и со спокойной совестью пойду дальше. Выйду к людям, сообщу куда надо — и через полчаса вас приберут. Кстати… — Он задумался — а куда он их потащит, если сам едва стоит? Где тут ближайшие «люди»? Вдруг поймут, что блефует, а в автомате — ни хрена?

— Слушай, Туманов, может, договоримся? — беспокойно шевельнулся Рубанский. — Ты как относишься к миллиону долларов?

— Неплохо, — кивнул Глеб. — Миллион долларов — очень позитивная и полезная в хозяйстве вещь. Ты серьезно, майор? Сам-то, поди, гол как сокол, всего богатства — ненависть к клятым москалям. Твои хозяева за тебя с Костровым и десяти центов не дадут. Ты отработанный материал, майор. Хуже того, ты опасен для них в живом виде. Так что рекомендую посидеть в российской тюрьме. Не курорт, согласен, но что такого? Иные всю жизнь сидят, не жалуются…

— Два миллиона, Туманов…

— Ну, довольно, — нахмурился Глеб. — Поднимаемся и выходим на свежий воздух, пока я добрый. Живо, суки! — зарычал он, вскидывая автомат.

Диверсанты стали грязно материться. Поднимались, всем своим видом выражая презрение, стонали, падали, снова поднимались. Они не играли на публику, им действительно было хреново. Силы иссякли. Майору требовалась срочная медицинская помощь. Глеб посторонился, давая им дорогу.

И вдруг половица под ногой провалилась в землю! Сработали «качели». Раздался треск, грохот, защемило ногу, он неудержимо падал на спину, выпуская из рук автомат. Ударился хребтом, искры из глаз, дыхание перехватило!

Минута молчания была короткой. Бандиты синхронно взревели — ага! Они уже практически поднялись — и тут поняли, что есть еще силы! Да как не быть после такого! Рубанский здоровой рукой выхватил нож из-за отворота куртки, расставил ноги, злобно оскалился. У Кострова ножа не было, но он набросился первым, растопырив пальцы. У Глеба все плыло перед глазами. Нога попала в ловушку, острой болью резало икры. Но взялась за работу вторая нога, когда Костров уже с воплем падал на него, согнулась в колене, отбросила диверсанта! Кострова унесло к дальней стене, он треснулся головой, так и сполз с растопыренными пальцами. Но майор Рубанский уже шел на Глеба с ножом. Это было что-то! Глеб практически провалился до земли, продавив половицу. Огрызок выстрелил в руку, и этим куском деревяшки он успел прикрыться. Зато она ударила майора в локоть. Он взревел от боли, но нож не выпустил, успешно работая одной рукой. Такое бывает — в пылу ярости забываешь про боль, силы удесятеряются! Его туша придавила Глеба, утрамбовала в дыру между половицами. Он схватил майора за больную руку, но тот вырвался. Нож подрагивал в сантиметре от лица. Майор пыхтел, давил, словно на состязании армрестлинга, Глеб удерживал его руку правым предплечьем. Чувствовал, что сил уже не остается, еще чуть-чуть — и нож проткнет глаз. Он начал извиваться, освободил левую руку, запустил ее в карман и нащупал рукоятку стилета (память о сержанте Костюке), почему он раньше о нем не подумал?! Лезвие майора уже касалось век, он пыхтел как паровоз, обливался потом. И тут левая рука отправилась в путь, стилет продырявил куртку, уперся в бок Рубанскому. Он поначалу не почувствовал дискомфорта, потом что-то начало тревожить, доставлять неудобства. А стилет все глубже проникал в тело, пока не вошел по самую рукоятку! Майор поперхнулся, часто задышал, в глазах мелькнуло недоумение. Затем захрипел и повалился на пол. Умирал он недолго — вздрогнул несколько раз, выплеснув кровавую рвоту…

Но Глеб по-прежнему не мог выбраться из ловушки! Качественно утрамбовали, и нога оставалась защемленной. Костров зашевелился, начал подниматься — весь белый, с безумно вращающимися глазами. Склонился за автоматом, но подняться уже не смог, остался на коленях. Наставил ствол на Глеба, злорадно гоготнул и надавил на спуск.

Выстрел, по понятным причинам, не состоялся. Костров чертыхнулся — снова противник провел их, как первоклашек!

— Ничего, — пробормотал он, — ничего… Мы это исправим, ты полежи немного… — и, бросив автомат, потянулся к ножу майора, который лишился хозяина. Взял его, плотоядно заурчал.

И получил по затылку доской! Выронил нож, глаза сбились в кучку. Еще раз получил — на этот раз удар сопровождался истошным женским визгом! Последний диверсант (в этом сезоне) рухнул ничком. Подлетела растрепанная Анюта — ведьма, мегера с горящими глазами! — стала вытаскивать Глеба из западни.