уже выглядит на средний возраст; эта аура пожилого возраста была лишь иллюзией, вызванной его худобой и странной, скованной манерой передвигаться; словно бы он был очень хрупким и боялся падения, травмы.

Подойдя к нему, Николас позвал:

– Мистер Лантано!

Пришедший, в окружении своей свиты лиди, которые сейчас распаковывали свои узлы и раздавали их содержимое на всех, остановился и глянул на Николаса.

– Да? – отозвался он, улыбнувшись хоть и приветливо, но устало, невесело и довольно мимолетно.

Блэр дернул Николаса за рукав.

– Не задерживай его чересчур; помни, что он болен. Ожоги. Ему нужно обратно на виллу и там отлежаться. – Обращаясь к смуглому гостю, Блэр добавил: – Верно же, мистер Лантано?

Кивнув, тот по-прежнему не сводил взгляда с Николаса.

– Да, мистер Блэр. Я болен. Иначе я навещал бы вас чаще. – Затем он отвернулся, чтобы проконтролировать раздачу припасов своими лиди – все ли делается максимально эффективно и быстро; он перенес свое внимание с Николаса.

– Он истязуем был и презрен, – сказал Николас.

Мгновенно Лантано вновь повернулся к нему, изучая его взглядом; его глаза, черные и глубоко сидящие, горели, словно под огромным напряжением, словно всплеск энергии в нем зашкалил за безопасный предел – и вспышка эта, казалось, поглотила сам орган зрения, через который и нашла свое выражение, и Николас почувствовал благоговейный ужас.

– Да, друг мой. О чем вы меня просили? О кровати, чтобы спать на ней?

– Точно так, – с готовностью подтвердил Блэр. – У нас закончились койки, мистер Лантано, нам бы еще с десяточек хотя бы, чтоб уж наверняка, потому что постоянно кто-то появляется, как вот Ник Сент-Джеймс, каждый день почти. Все больше и больше постоянно.

– Возможно, – сказал Лантано, – иллюзия истончается. Ошибка здесь, ошибка там. Слабый видеосигнал, что прерывает… ты поэтому поднялся, Ник?

– Нет, – сказал Николас. – Мне нужна поджелудочная. У меня есть двадцать тысяч долларов. – Он полез в то, что осталось от его куртки после потрошения ее лиди. Но бумажника там не было. Он выпал, получается, когда лиди схватил его, или когда волокли зацепленным на крюк, или во время долгих часов ходьбы… в любой из этих моментов. Он не знал. И стоял с пустыми руками, не представляя, что сказать или сделать; просто стоял, молча глядя на Лантано.

После паузы Лантано сказал:

– Я все равно никак не смог бы достать ее для тебя, Ник. – Голос его был слабым, но сочувственным. И его глаза. Они все еще пылали. Все еще переполненные пламенем, которое было не просто жизнью; оно было стихийным, первичным – далеко выходящим за рамки индивидуума, обычного животного человеческой породы. Оно питалось из того окончательного источника, откуда вообще происходила подобная энергия; Николас не знал о таком, не имел представления: он никогда не видел подобного раньше.

– Как я и говорил, – напомнил ему Блэр. – Этот Броуз все подгреб…

Лантано сказал:

– Твоя цитата была неточна. «Он был презрен и умален пред людьми». Ты имел в виду меня? – Он указал на своих лиди, которые как раз закончили распределять свой груз между бывшими танкерами. – Да у меня все не так плохо. Ник, у меня сорок лиди, для начала вполне. Особенно учитывая, что по закону здесь все еще горячая зона, а не поместье.

– Ваш цвет, – сказал Николас. – Ваша кожа.

– Да господи боже мой! – взревел Блэр, ухватил его и оттащил подальше от Лантано. Сердито и тихо он зашептал на ухо Николасу: – Чего ты хочешь добиться? Поставить его в неловкое положение? Он знает, что у него ожоги; боже мой, он приходит сюда и дает нам выжить, а ты явился и…

– Но это не ожоги, – сказал Николас. Он индеец, продолжил он про себя. Чистокровный чероки, судя по форме носа. И он объясняет цвет своей кожи лучевым загаром, ожогами от радиации; зачем? Есть ли какой-то закон, запрещающий ему быть… Он не мог вспомнить название. Янси-мэном. Частью тех, кто правит; элиты. Может быть, там только белые, как раньше, в прежние дни, в столетия расизма.

– Мистер Сент-Джеймс, – обратился к нему Лантано, – Ник, мне очень жаль, что твоя первая встреча с моей свитой сегодня оказалась столь травматичной. Эти два лиди; они были столь воинственны, потому что… – Голос его был спокоен; сам он казался безмятежным, не задетым словами Николаса: он на самом деле не обращал внимания на свою кожу; Блэр был абсолютно неправ. – …потому что другие владельцы поместий, граничащих с этой горячей зоной, хотели бы получить ее. Они высылают сюда своих лиди со счетчиками Гейгера; они надеются, что тут слишком горячо и радиация убьет меня, и тогда эта территория снова станет свободной. – Он улыбнулся.

Мрачно.

– Действительно ли здесь слишком горячо? – спросил его Николас. – Что показывают их замеры?

– Их замеры не показывают ничего. Потому что их разведчики никогда не выживают. Мои металлические спутники уничтожают их; насколько радиоактивна эта местность – теперь лишь моя забота. Но, понимаешь ли, это делает моих лиди опасными. Пойми, Ник, мне пришлось подбирать таких, кто являлся ветераном войны; мне были нужны их стойкость, их опыт и способности. Любой Янси-мэн – ты уже знаком с этим термином? – предпочтет новых, неповрежденных, нетронутых лиди, только что произведенных внизу. Но у меня есть особая задача; я должен защищать себя. – Его голос, чарующе мелодичный, напоминал пение псалма, пусть и еле слышное; Николасу приходилось напрягаться, чтобы расслышать его. Словно бы, подумал он, Лантано становился нереальным. Таял.

И когда он снова взглянул на темнокожего человека, то опять заметил признаки возраста, но на сей раз вместе с этими признаками – знакомые черты лица. Как будто, старея, Лантано становился… кем-то иным.

– Ник, – мягко сказал Лантано, – так что там было насчет моей кожи?

Настала тишина; он не мог ничего вымолвить.

– Ну же, – подбодрил его Лантано.

– Вы… – Он внимательно рассмотрел Лантано, и на сей раз вместо человека в возрасте увидел юношу. Гибкого парня, намного младше него самого; не старше лет девятнадцати-двадцати. Это, видимо, радиация, подумал Николас; она пожирает его, сам костный мозг в его скелете. Сушит, известкует, ускоряет разрушение клеток, тканей; он болен – Блэр был прав.

И все же этот человек выздоравливал. Прямо на глазах. Казалось, он колеблется между двумя состояниями; то приходил в упадок, покорялся радиации, с которой должен был сосуществовать двенадцать часов в день… то, когда она начинала грызть его, оттаскивал сам себя от края; перезаряжался.

Время извивалось вокруг и стучалось в него, коварно вмешивалось в метаболизм его тела. Но никогда полностью не подчиняло его себе. Никогда не могло