То Ракитки, то Могилы. По – разному зовут. Мы имени не имеем официального. Выселками себя именуем. Все кто в княжу немилость попадал, всех старый князь сюда определял. С глаз долой.

– Вот вы где, – послышался голос мужика в серой льняной рубахе с заплатами на локтях. Лицо у него было круглым, простоватым, покрытым морщинами. На лбу у него старый шрам был, словно лошадь подковой дала. – Просьба у нас к вам! У нас заночуйте!

Позади него баба стояла. Тощая, унылая, с уставшими глазами, словно радости в жизни и не видела. Изредка она на молодых девок косилась, словно девичество вспоминала. И тогда еще грустней становилась.

– Дочка у нас, а к ней Змий летает, – произнес мужик. Василиса подняла глаза и увидела паренька без руки, что возле избы трется, с блеклой девкой разговаривает. Девка в мать пошла. Такая же худая, грустная, осунувшаяся. Бледная, как русалка, с некоторой желтизной, которая с виду была и не приметна.

– Гляди, как усохла, – произнес мужик, негромко. – Скоро с матерью сравняется. А она у нас дочка одна! Меня Невзором зовут. А на других мне класть с пробором и каймой. Пущай к ним летает. А нам бы дочку сберечь. Кто нас в старости с мамкой перевернет да оботрет, кто каши наварит да на ложку подует?

– Кто зазнобой был? – спросила василиса. Про змиев она слышала от Ягини многое. И любезник, и прелестник, и маньяк… Как его только не называли. Однако слыхала она, что и не змий являться может.

– Да был тут парень один. Гуляли вместе. Поженили их. А потом, считай тут же, забрали его. Не вернулся. Я ездил в посад справки наводил. Зятек на княжескую службу заступил да сгинул, – вспомнил Невзор. – Недолго молодые вместе побыли.

– Комья земли на полу видывали? Молоко ставили? Киснет? – спросил филин, пока василиса смотрела на девку.

– И окна закрещивали, и под порогом покойник, прадед мой! Все чин – чином, а он все равно проходит! – произнес мужик. – Али она к нему выбирается. Хоть привязывай! Беда в том, что она сама по себе живет! В мужниной избе. К нам не хочет! Мать уже мак сыпала вокруг избы. Тут старухи мак вокруг деревни сыпали, а все одно летает. По утречку зараза какая-то затопчет мак, и он снова летает.

– Помогите!!! – пронзительный голос разорвал ночной мрак. – Беда-а-а!!!

Василиса дернулась, сжала посох, а по улице неслась расхристанная женщина. Растрепанная коса, разорванная рубаха, край которой она прижимала к белым покатым плечам и обезумевший от ужаса взгляд, – все это заставило василису оцепенеть.

Спотыкаясь и задыхаясь, босиком в одной исподней, женщина бежала и кричала. Казалось, она сама не слышит своего крика. Не видит того, как раскрываются обветшалые ставни, как высыпаюсь на крыльцо люди.

– Ярина! – донесся женский крик. Только сейчас женщина замерла, задыхаюсь и обводя взглядом людей. – Что сталось?!

– Беда, – покачнулась Ярина, а сама рукой показывает. – Баньку открыть не могу!!! А там … там…

Бросилась тогда деревня и василиса за ней.

«Не иначе как банник расшалился!», – слышались голоса. – «То-то же, будет знать, как опосля захода парится!».

– Ты на плечо ее глянь! – послышался голос филина, а василиса увидала след кровавый.– И какой тебе после этого банник?!

Старая банька стояла неподалеку от речки, что деревеньку по дуге огибала. Дверь ее почти вошла в землю и чудом открывалась. Казалось, этой бане лет больше, чем самой деревне! Маленькое кривое оконце хмуро смотрело из – под нависающей крыши.

Несколько мужиков налегли на дверь. Но та, не смотря на хлипкость, не поддалась.

– Помогите!!! – послышалось за дверью, а в оконце мелькнуло белое лицо женщины.

– Дарина!!! – кричала Ярина, сама пытаясь выбить дверь.

– Отойди! – закричала василиса, приставляя посох в двери. – Открываю все замки, отмыкаю, на пол бросаю. Отпирает мое слово все дубовы засовы. Чем бы ни закрывалось, все мне отпиралось! Словом – ключом, словом – мечом…

Деревня затаила дыхание, пока из посоха льется могильно- зеленый свет. В этом чарующем свете дверь ходила ходуном и тряслась, словно ее держали изнутри.

– Открываю, отпираю, словом крепким выбиваю! – крикнула василиса, а сила огромная на дверь налегла. Василиса сама аж опешила, силу такую увидев.

Крепко была заперта дверь. Внезапно дверь, за которой крики были слышны, распахнулась да так легко, словно и не заперта вовсе была. В бане было темно и тихо. Эта тишина пугала куда больше истошных девичьих криков.

– Пошли, – усмехнулся филин, а его глаза засветились так же, как и глаза василисы.

Навий взгляд внимательно всматривался в черноту бани. Среди черных полок и досок пола, каменки, которую сегодня вряд ли топили, на полу лежало что-то белое.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять. Молодая женщина мертва. На шее у нее была намотана коса, словно удавка. Остекленевшие глаза смотрели куда-то в пустоту. А на белых ногах сохранились следы когтей. Бледная рука покойницы что-то сжимала.

– Ой, беда!!! – послышалось позади бабье, заунывное. Этот крик нарушил испуганную тишину.

Все смотрели на бедную девку, которую еще мгновенье назад видели живой в оконце.

– Как полночь минула, так мы с Дариной закрыли ставни, двери… И тут стук… Я ей говорю, чтобы не открывала. Мало ли кто по ночам хоодит. А она открыла… А там мой муженек стоит и ее муж. Вдвоем стоят. Дарина на шею мужу своему. И я смотрю, налюбоваться не могу… Он, родненький… Чудом уцелел. Сберегли его обереги, опояска да шепотки мои… Какими судьбами? А он говорит, что отпустил князь со службы… Неподалеку были, решили в деревню заглянуть…

– Ой, бедная, – послышался всхлипывающий старческий голос за спиной василисы. Та обернулась на него, видя дряхлую бабку. – Никак змий!

– Ну мы давай стол накрывать… А они все сидят да про службу рассказывают у князя. Про дороги опасные, про калик перехожих, что по деревням ходят да страсти рассказывают, про нечисть, что по ночам лезет… Я возле печки копошусь, а Семен Даринку за руку и повел в баньку. Ой, подумала я тогда, по весне, значит, лялька буде у них… А потом я ложку уронила, как вдруг увидала лапы куриные заместо ног у моего муженька. Сидит он значит, стружку когтями на лапах с пола наворачивает. А там когти жуткие. Пригляделась я, а слов в горле нет… И глаза у него горят по нечистому. Жутко так, прямо слов нет…. «Че смотришь, говорит?». А у самого глаза, как птичьи… Поволокой такой подернулись. Сидит, ложку в руках держит, но сам не моргает… Ну я за оберег. Он меня за