– Да ничего, – снисходительно улыбнулся он, засовывая руки в карманы. – Но если ты остановишься и позволишь…

– Не позволю! – воскликнула я, прибавляя ходу и вскидывая палку к небу. – Я ещё не закончила рассказывать тебе про мой, блин, уровень жизни! Которым вы – что ты, что Светка твоя…

– Не моя.

– …постоянно меня упрекаете, и, знаешь, мне это надоело! Обвинять меня в аварии – да сколько угодно…

– Мира!

– …я со всем согласна, но осуждать за несуществующие богатства – это уже слишком! Я не мажорка, не избалованная богатенькая девочка, которой всё досталось даром, я, вообще-то, много работаю, иногда неделями по двадцать часов в сутки! И сама заработала на машину, которую мой любимый братец на днях раздолбал, и теперь мне надо где-то раздобыть кучу денег, чтобы вернуть ей нормальный вид!

– Ну, допустим, с ремонтом машины я тебе помогу.

– Да уж спасибо, не надо, сама справлюсь!

– Малевич, ты можешь остановиться хоть на секунду? Я за тобой не успеваю!

– Всё ты прекрасно успеваешь! А ещё, знаешь, у меня же теперь нет работы, потому что я работала в компании Романа, но больше туда по понятным причинам не вернусь. И жилья у меня тоже нет, потому что квартиру в Хамовниках снимал Роман. Я безработная, бездомная и с побитой машиной – вот тебе и уровень жизни! – громогласно объявила я и бросила палку на песок.

– Слушай, ты рассказывала, что не разговаривала до трёх лет.

– Да. Мне не о чем было разговаривать с теми людьми.

– Но ты же не затыкаешься!

– Считай это комплиментом! – фыркнула я и, дойдя до ступенек, ведущих на деревянный настил через дюну, уверенно втиснулась в людской поток, который понёс меня выше, окружив гулким, тревожным шёпотом.

– Мира, постой! – снова окликнул меня Илья, и я, выговорившись, но ещё не успокоившись, ускорилась, случайно задела локтем какого-то мужчину и неоправданно сердито на него зыркнула.

– Извините! – буркнула я. – Не видите, что ли, милые бранятся!

Поднявшись на тесную площадку на вершине авандюны, я попала в самую настоящую толпу, слишком необычную и странную для места и времени суток, и игнорировать вполне ощутимое волнение собравшихся стало невозможно. Прислушавшись к разговорам, я сначала застыла на мгновение, а потом принялась беспокойно оглядываться, пока не обнаружила причину переполоха.

И у меня перехватило дыхание.

– Наконец-то я тебя догнал! – раздался над самым ухом голос Ильи. – Слушай, ну я уже извинялся за то, что я тогда тебе наговорил. Да, был неправ. Да, я истеричка. Если бы я знал… Хотя нет, я не должен был всё это говорить, даже если и не знал. В общем, Мира, я обо всём позабочусь, поняла? Сегодня я ездил к тому адвокату, я продаю дом, и тогда…

– Илья... Илья! – почти крикнула я, привлекая его внимание, и вытянула руку.

Там, чуть в отдалении от посёлка, за зелёным покрывалом танцующих деревьев, на фоне живописного закатного неба стоял уродливый чёрный столб дыма. А ещё где-то там был дом Ильи.

__________[1] По версии института «Пантон», который занимается экспериментальной работой с цветом и прогнозирует глобальные цветовые тренды в дизайне, моде, рекламе, кино. Ежегодно институт определяет главный цвет года, отражающий дух времени. Например, союз «безупречного серого» и «освещающего жёлтого», названных цветами года, был призван вдохновлять и давать надежду в тяжёлые времена.[2] Гендерная вечеринка – проводимое во время беременности праздничное мероприятие, на котором гостям, а зачастую и самим будущим родителям раскрывается пол ребёнка при помощи разрезания торта, лопания шариков, цветного дыма и других способов. Традиция проведения гендерных вечеринок зародилась в США, но в последние годы благодаря зрелищным роликам в социальных сетях набрала популярность и в других странах.

– Может быть, это просто лес? – с хлипкой надеждой заглядывая ему в глаза, прошептала я.

– Нет, – сморщив лоб, выдохнул Илья и тут же рванул вперёд, лавируя между охающими туристами, а я пустилась вслед за ним. – Там сосны, им нельзя гореть.

– Почему?

– Шишки.

– При чём тут шишки? – не поняла я, но мой вопрос утонул в нарастающем гомоне толпы.

Спустившись с дюны, пробив локтями и окриками дорогу к стоявшему у съезда с шоссе мотоциклу, Илья торопливо натянул мне на голову свой шлем и едва дождался, пока я усядусь сзади, а затем стартанул так резво, что мне пришлось взмахнуть руками, удерживая равновесие, и поспешно вцепиться пальцами в его куртку. И, надрывно ревя мотором, мы помчались одному Илье известными тропами, лесными прогалинами и тайными песчаными просеками туда, где затаилась беда.

А это была беда, я точно знала, что беда, хотя, подпрыгивая на кочках, продолжала настойчиво уговаривать себя, что, может, ничего непоправимого и не произошло. Вдруг кто-то просто решил избавиться от старья и развёл на своём участке костёр, закинув в него сухие ветки, стопки прошлогодних газет и найденное на антресолях дырявое шерстяное пальто. Или вдруг воскресные посиделки на берегу лагуны с шашлыком и алкоголем немного вышли из-под контроля, когда в пьяном угаре кто-то бросил на мангал камыш. А может, это всё-таки горит лес, дурацкие сосны с их дурацкими шишками – да всё равно, что угодно, но не дом. Пожалуйста, только не дом.

Но чем ближе мы подъезжали, тем очевиднее становилось, что мои уговоры не работают, а самые страшные опасения подтверждаются: замелькавшие между деревьями языки пламени вопили о том, что это был пожар, самый настоящий пожар, и случился он не в посёлке, не на заливе, не посреди безмятежного леса, а там, в дорогом сердцу мирке на присыпанной иголками и счастьем опушке. И в горле застрял горький ком.

Когда до дома оставалось не больше пятидесяти метров по прямой и последние сомнения окончательно развеялись, я почувствовала, как тело Ильи буквально обмякло, а силы, заставляющие его держать пальцы на руле, иссякли, и мотоцикл, заметно сбавив скорость, начал вилять. Стянув шлем, я похлопала Илью по плечу и несколько раз позвала по имени, возвращая в реальность, и он, словно очнувшись, остановился, позволил мне слезть на землю, а потом равнодушно бросил мотоцикл в заросли ежевики у дороги, медленно подошёл в калитке и остолбенел.

Дом был объят огнём. Бушующая стихия, не ведая милосердия, упиваясь, смакуя, пожирала всё, до чего могла дотянуться, оставляя после себя лишь бесцветный пепел былых времён. Высокородные немецкие дворяне, некогда любовавшиеся пурпурными закатами через окошко с чугунной решёткой на мансарде, а потом, когда стемнеет, зажигавшие толстые восковые свечи и предававшиеся таинству масонских ритуалов; дед Митяй, прошедший через суровые послевоенные годы и отыскавший спасение для себя и своей семьи в наблюдении за озёрными птицами; Вера, кружившаяся на лужайке у дома в длинном цветастом платье и с венком из душистых диких трав на голове и обменивавшая у солнца звонкий смех на искристые веснушки, с кровью перешедшие к Илье, – все они навеки лишались места, в котором воспоминаниями жили, а теперь исчезали, растворялись вместе с едким дымом в вечернем небе.