– Кто сколь стоит, токмо Ему вестно, но твой в точию пол-алтына. Эй, Гришунь! Подводу сюды подпять!.. Берем его, братья.

Весело подхватили гроб, сунули на задок телеги, протолкнули вглубь, туда же подсадили бабенку. Она нахохленной вороной вертела головой, морщилась, глядя на мочальный черезседельник, на хомут, из которого сквозь прорвы торчала солома, на мосластого коня.

– Гдей такого выдрали? – поджала губы. – Прямь из скотмогильника.

Игнашка прыснул:

– Ты ж не конягу дохлого отпевать едешь, а свого жеребца! Трогай!

– Тьфу! – плюнула баба. – Твоим языком помои мешать!

Хохотнули попцы, налегли брюхами на телегу. Конек уронил голову ниже оглобель, напрягся, стронул поклажу и вяло закопытил, мотая башкой, будто раскланивался с народом.

Аввакум пристроился за попами, а когда выехали из толчеи, сгреб Игнашку за ворот, развернул к себе.

– По какой нуже в Москву прибег? – спросил опешившего пономаря. – Ты почто на торгу над покойником изголяешься? Ну-ка, отвякивайся, Игнат без пят.

Не ожидал пономарь так просто угодить в руки своего грозного протопопа: облупленно глазел на него, как на привидение. Хватко держал Аввакум за шиворот, поддергивал вверх, отрывая ноги Игнашки от земли.

– Поп Сила меня нарядил! – удушенно вякнул он, жмуря глаза от страха. – Грамотку, паче того – донос на тя в приказ Патриарший доставить велел.

– Кому передал?

– Дык в пазухе грамотка, туто-ка.

– Как про донос знаешь? Чел?

– Не чел! Да что еще Сила могет? Он на тя, батюшка, ушат чернил тех извёл.

Протопоп выпустил ворот, Игнашка нырнул ладонью за пазуху, достал сложенную вдвое бумагу с надломленной печатью. Аввакум прочел и загрозовел лицом. Игнат охлопывал суетливыми руками грудь, шептал клятвенно:

– Я ее, батюшка протопоп, видит Бог, и не мыслил, дале куда несть, а ужо здеся который дён. Прости, Христа ради! И за упокойника меня, несураза, прощай: брюхо ествы просит, а Сила в дорогу копейки не дал.

– В страхе Божием живи, прощен будешь, – пообещал Аввакум. – Да сего же дни уматывай в Юрьевец, кто там за тебя служить будет! Денег пол-алтына есть, а Силе скажи, дескать, грамотку в Приказ нес, да Аввакум отнял. Поспешай, покойника и без тебя отпоют.

Всхлипнул пономарь, сцапал руку протопопа, припал к ней губами, ждал благословения, а с ним и прощения батюшкиного. Аввакум наложил на буйную головушку непутя ладонь, подержал мало и легонько оттолкнул, не осеняя. Кланяясь, отшагнул растопыркой Игнатка и дунул прочь, пузыря полами ряски, вниз мимо кузен, лабазов к Всесвятскому мосту и затерялся в кривулинах улок Зарядья.

Вздохнул Аввакум, глядя на церковь Святой Варвары, пожмурился на ее блескучие купола, перевел взгляд на Замоскворечье: прямо перед глазами тихо шевелилась мать Москва-река, хвастала отраженной в ней синью небесной, вдыхала полноводной грудью послегрозовую утреннюю благодать. Редко озорник-ветерок втай припадал к ее лону, и она, уловив робкое лобзание, темнела, морщилась и гнала прочь к берегу темно-изумрудный, в искорках, клин ряби.

Михей, удалой кулачник, пропал где-то в толчее, да и не было в нем надобности: дорогу к подворью доверенного советника царя Федора Ртищева, к его каменному дому о двух этажах в росписи и позолоте знал, бывал в нем на умных беседах. Протолкался сквозь люд, обошел Покровский собор, сплошь застроенный торговыми лавками, и мимо лобного места вышел к Фроловской проездной башне с образом Спаса над воротами, нет-нет да взглядывая на чудо-часы. Соорудил их Галовей в его отсутствие, то-то новина! Как только оживали они, вся площадь замирала и, раскрыв рот, слушала в блаженном столбняке серебряный стон их.

И еще заметил и порадовался, что мост во всей длине, по обеим сторонам вплоть до башни, заставился новыми книжными лавками. Шел от одной к другой, брал и листал новопечатные сборники с затейливо выписанными киноварью заглавными буквицами – хорошо, достойно бысть! Многонько книжек напечатал патриарх.

С добрым чувством заплатил за три, бережно упрятал в котомку, Тут и окликнули его:

– Отче Аввакум!

Он не расслышал, шумно было вокруг, да и сам отрешенно от гомона пристально разглядывал невеликую иконку. Ими торговали тут же в иконной лавке. Торгаш улыбчиво глядел на великана-протопопа, подсовывал одну, другую, стараясь угодить. Однако протопоп нахмурился, ссоюзил густые брови, глядел из-под них недобрым взглядом и, видно было, сдерживается, чтоб не вскричать, оттого-то и закусил губу.

Было чему дивиться: на иконе, величиной с Аввакумову ладонь, было тщательно, до волоска, выписано распятие Господа Исуса. Не понимая, что раздосадовало батюшку, торговец угодливо казал другие такие же, взахлёб нахваливая мастерство выучеников новомодного иконописца-изугрофа Симона Ушакова из Заиконоспасского монастыря.

– Все образа теперь такие? – сипотно от неприязни увиденного спросил Аввакум, взял стопку досточек, пересмотрел как перелистал и сердито припечатал к прилавку.

Торговец растерялся, открыл было рот закричать от такого непотребства, но увидел идущую к прилавку улыбчивую верховую боярыню царицы Марии с двумя сенными девками, защепил губы.

– Здрав, отец Аввакум! – поклонилась боярыня, а за ней и девки.

– Будь и ты здрава, матушка Анна Михайловна, – с поклоном ответствовал Аввакум, с еще не сошедшим с лица негодованием.

Анна Ртищева, глядя на него из-под надвинутой на ярко-синие глаза густо обнизанной скатным жемчугом кики, ласково улыбалась. На ней был желтый опашень с длинными, до земли, рукавами, из-под подола выглядывали красного бархата вызолоченные башмачки на высоченных серебряных каблуках.

– Благодать словам твоим, отец милой, – поклонилась боярыня, горделиво распрямилась и перевела глаза на руки лавочника, наблюдая, как тот ловко улаживает стопку икон, разворошенную протопопом, взяла одну холеными руками.

– Не спешишь ли куда, батюшка? – спросила, рассматривая Спаса Ярое Око с полным, подрумяненным лицом. – Как браво поглядеть, воистину живой! Сейчас обменяюсь и перемолвимся, а то когда уж и видались.

Из шелкового кошелька, привязанного к запястью золотным шнурком, вынула две деньги, положила на прилавок и бережно подвинула к лавочнику. Тот поиграл бровями и так же бережно отодвинул их боярыне. Она добавила еще денежку и вновь подвинула все три к нему. Лавочник, глядя на боярыню, смахнул денежки в ладонь, важничая, ссыпал их в подприлавочный ящичек и только тогда отвел от лица Анны потерявшие интерес глаза на других покупателей.

Анна взяла облюбованную иконку, поцеловала, передала девкам, и все пошли за боярыней к воротам. Тут остановились, крестясь и кланяясь надвратному Спасу.

С пустяшными разговорами Аввакум проводил Ртищеву в конец Спасской улицы до Ивановской площади к оставленному возку боярыни и здесь распрощался. Из болтовни с Анной о том о сем понял – Неронова у них нет. Жил два-три дня и перебрался куда-то, надо у брата Федора справиться, должно знает, а иконку обменяла на денежки в