Еще дальше пошел в своих выводах современный украинский историк Ф.М. Шабульдо. Если Л.Н. Гумилев и его последователи ограничивались только собственной трактовкой исторических фактов, то Ф.М. Шабульдо выдвинул версию, которая подозрительно напоминает попытку исторической фальсификации. Ибо он не только поддержал тезис Л.Н. Гумилева об общих целях Мамая и Ольгерда, но и заявил, что бекляри-бек выдал великому князю литовскому ярлык (от имени «своего» хана Абдаллаха) на земли, захваченные литовцами в результате победы на Синих Водах![416] По мнению Ф.М. Шабульдо, именно этот ярлык Мамая (sic!) стал, таким образом, первым из ярлыков, которыми ханы Золотой Орды, а затем и Крымского ханства подтверждали право литовских князей (впоследствии — королей Речи Посполитой) на владение южнорусскими землями при условии выплаты ханам «выхода» с них.[417]

В результате союз между Мамаем и Ольгердом, первоначально отраженный в недостоверном (вернее — символическом) сообщении автора «Сказания о Мамаевом побоище», в историографии получил продолжение в форме очевидной фальсификации — «ярлыка Мамая». Тем не менее версия эта выглядит вполне убедительной и практически не подлежащей сомнению и в результате добавляет еще один, весьма существенный штрих к образу Мамая как «антигероя в истории».

Однако никаких прямых или даже косвенных указаний о союзе Мамая с Ольгердом в источниках не встречается. Зато хорошо известны факты, противоречащие утверждениям о таком союзе. Вновь вспомним, что в 1359 г. Мамай мог содействовать митрополиту Алексию в освобождении из литовского плена — что вряд ли являлось дружеским шагом по отношению к правившему тогда в Литве Ольгерду. Не был дружеским жестом по отношению к Литве и факт выдачи Мамаем в 1372 г. ярлыка польским купцам Кракова — в ущерб литовским торговцам Львова, ранее имевшим широкие связи с Золотой Ордой.[418] В 1374 г. Литва наносит поражение ордынскому «князю Темиру», вызывая очередное обострение с Мамаем. А в 1378 г. в битве на р. Воже в составе войск Мамая принял участие Хаджи-бек, являвшийся, таким образом, не врагом, а вассалом бекляри-бека, подданным «его» хана.[419]

Наконец, ни на какой ярлык Мамая (или пусть даже «его» хана Абдаллаха) не ссылаются ханы Золотой Орды и Крыма, выдававшие ярлыки литовским князьям на южнорусские земли впоследствии. Ф.М. Шабульдо пытается объяснить это тем, что факт выдачи этого ярлыка последующие золотоордынские ханы «замалчивали», якобы потому, что Мамая считали узурпатором и старались не упоминать. Однако это противоречит принципам золотоордынской правовой практики: ханы и Золотой Орды, и Крыма в своих подтвердительных ярлыках ссылались на предыдущие ярлыки, даже если их выдавали предшественники, которых новые ханы сами же и свергали.[420]

Великий князь литовский Ягайло (впоследствии — польский король Владислав II, основатель династии Ягеллонов), как уже отмечалось, фигурирует в «памятниках Куликовского цикла» как главный союзник Мамая перед Куликовской битвой.

Авторы «Задонщины», «Летописной повести…» и нескольких вариантов «Сказания о Мамаевом побоище» в самых мрачных красках расписывают Ягайло и его качества — как личности и как правителя. Литовский правитель, подобно Мамаю, именуется «поганым» и «злочестивым», а также «льстивым сотоньщиком, диаволю съветником» и обвиняется в намерении разделить Русь с Мамаем и Олегом Рязанским.[421]

Автор «Сказания…», стремясь придать своим обвинениям в адрес Ягайло большую достоверность, приводит содержание его переговоров с Мамаем и даже текст его послания бекляри-беку: «Восточному вольному великому царю Мамаю. Князь Ягайло Литовский, присяжник по твоей милости, челом тебе бьет и обращается с мольбой. Я узнал, о господин, что хочешь ты устрашить свой улус, своего служебника московского князя Дмитрия. Поэтому прошу тебя, царь: ведь я знаю, что великие обиды приносит князь Дмитрий Московский твоему улуснику Олегу, князю рязанскому, да и мне он вреда много причиняет. Оттого мы оба просим тебя, всесветлый вольный царь, чтобы ты научил его не творить таких неправых дел, чтобы, царь, ты сам потрудился прийти сюда и, придя, увидел наше смирение, а его гордыню. Тогда ты поймешь наше смирение против грубости московского князя Дмитрия».[422]

Средневековые русские авторы в противовес Ягайло представляют в самом благоприятном свете его братьев Андрея Полоцкого и Дмитрия Брянского, перешедших на московскую службу и принявших участие в Куликовской битве на стороне Дмитрия Донского. Причем тот факт, что они, сражаясь против Мамая, выступали, следовательно, и против собственного брата, не смущает средневековых авторов и не умаляет положительного образа братьев Ольгердовичей.

А между тем есть серьезные основания полагать, что Ягайло вообще не мог столь явно пойти на сотрудничество с Мамаем. Начнем с того, что союз Ягайла с Мамаем мог быть заключен не ранее 1380 г.: еще в этом году ордынцы Мамая сражались с Литвой за Подолию, причем в сражении с ними погиб подольский правитель Александр Кориатович.[423] Соответственно, ни о каком союзе Ягайло с Мамаем до этого времени говорить не приходится. Да и условия союзного договора нам неизвестны. Однако маловероятным представляется намерение Мамая «поделить» Русь со своим литовским союзником — как это намеревались сделать двадцать лет спустя хан Токтамыш и великий князь Витовт.[424]

Практически все «памятники» сообщают, что Ягайло спешил к месту битвы, но в день сражения находился еще в двух переходах от Куликова поля.[425] Авторы приписывают такое поведение Ягайло его трусости и вероломству. Такие качества литовского князя, безусловно, также добавляют штрих к негативному образу Мамая: будучи вероломным сам, он выбирает себе таких же вероломных союзников (вспомним, в каких выражениях Л.Н. Гумилев и его последователи описывают его «союзников»-генуэзцев!).