единства знания и действия, совершенно отличаясь от провозглашённого Чжуси «сперва знание, затем действие». В этом наиболее естественно и крепко скрыто то, что именуется слиянием осознания и поступка. Учение [Ван] Янмина, которое можно также назвать практической моралью, считает, что нравственная истина, признаваемая субъективно-идеалистически, должна немедленно переходить в действие, иначе собственно осознание несостоятельно. Раз нет действия, нет и осознания; раз нет перехода к действию, осознание незавершенно, — в этом заключён самый радикальный элемент учения [Ван] Янмина.

Четвёртое — о четырёх изречениях. Это те четыре фразы в которых выражена суть учения [Ван] Янмина. Первая из них: «Нет добра, нет зла, — в этом суть сознания (син-но тай).» Поскольку сущность сознание являет собой абсолютную космическую истину, она превосходит добро и зло. Вторая: «Есть добро, есть зло, — это движение воли». Это — этическая сторона учения [Ван] Янмина. Когда добро и зло вступают в противоречие, обязательно возникает подвижка воль и стремлений; точно так же, когда поступок возникает под волевым воздействием, рождается разделение между добром и злом; если бы не было воли, нравственные поступки не влекли бы за собой противостояния добра и зла. Ван Янмин, не признававший применимости познания самого по себе, дошёл до того глубинного смысла, что в самом изучении сущности вещей лежит основной принцип: действие и есть познание. Ростки положений, аналогичных соответствующим в философии Ван Янмина, проявились в дальнейшем и в западной философии; упрощённо их можно определить, как монистический идеализм, противостоящий дуалистическому идеализму Чжуси. Эта теория реального действия была весьма распространена и в Китае; проникнув же в Японию она принялась развиваться ещё более бурно, породив таких выдающихся мыслителей, «звёзд» эпохи Реставрации Мэйдзи, как, прежде всего, Наказ Тодзю, Кумадзава Бандзан,[144] затем — Хаяси Сихэй,[145] Янагава Сэйган,[146] Осио Тюсай, Сато Иссай,[147] а также Ёкои Сёнан,[148] Маки Идзуми,[149] Кумои Тацуо[150] и других. Вышеприведённое — общие положения учения Ван Янмина в изложении доктора Иноуэ Тэцудзиро.

Прежде всего, в учении Ван Янмина содержится некий труднопонимаемый демонический фактор с сильным присутствием аполлонистического разума. Люди, наглухо замкнувшиеся в национализме, стараются избежать исходящего от него сильнейшего жара.

Разумеется, даже если попробовать поразмышлять, отстранившись от единства познания и действия, мы увидим, что люди древности уже приготовили два пути, два способа, посредством которых можно достичь знания без познания. Первый из них — аполлонистический способ доведения до крайности функций познания самого по себе; второй — сбросить ярмо разума, положиться на мечущееся в действии тело и достичь знания посредством опыта, сродни религиозному, порождающему то, что Хайдеггер называл бегством от себя, состоянием восторга, пребыванием вне себя от восхищения.

Это не только сформировало два течения в философии, но проявилось в этике, культуре и всем прочем, как разделение на образ человеческого действия и проявление этого действия.

Я назвал учение Ван Янмина революционной философией потому, что оно пытается овладеть высшей точкой действенности, столь необходимой в революции, посредством пылающего познания. Я говорю так оттого, что мне на память приходит фигура Осио Хэйхатиро, слава которого не преходит до наших дней, причём не от какой-либо его большой учёности, но из-за его действий.

Мори Огай написал о нём роман «Осио Хэйхатиро», однако нельзя отрицать, что и в этом талантливом произведении дуют сквозняки. Разумеется, в высшей степени аполлонистичный Огай не мог передать в достаточно страстной манере дионисийский характер действий Осио Хэйхатиро, а, напротив, сосредоточил внимание на эффектном Сакамото Гэнноскэ, усмирителе мятежа. Сочувствование Огая герою, описываемому им же, в большинстве случаев ограничивается пассивными действиями, которые не может не предпринимать этот человек. В «Семье Абэ» Огай отмечает действие-взрыв, предпринимаемое после долгого периода терпения и выдержки; в «Инциденте на границе» описание вновь идёт при сочувствии молодым самураям, принявшим на себя ответственность за чужую вину и в результате взрезавшим себе животы; в «Завещании Окицуми Годзаэмон» даже очарованность образом генерала Ноги проявляется всё тем же описанием пассивного сочувствия.

Однако, Осио другой. Несмотря на то, что действия Осио основывались на чувстве долга, ни одна из двух основных целей восстания — свержение коррумпированных чиновников и облегчение существования голодавшего народа — не была достигнута, но, напротив, всё привело к совершенно противоположному результату. Предатели, изменившие предводителю, были назначены на высокие должности, ни в чём не повинные жители Осака в результате беспорядков понесли совершенно неоправданный ущерб, да и сама деятельность Осио окончилась полным фиаско. Члены его группы встретили ужасный конец; семья Осио погибла в огне. Огай был против неэффективности и антисоциальности подобных действий.

Единственное место, где Огай проницательно отобразил психологию Осио, — седьмой раздел, «На корабле», где говорится:

«Хэйхатиро приказал поставить себе лёгкий стул на южном краю моста Намба, по бокам от него стояли Сираи, Хасимото и другие молодые сподвижники; достав из пояса рисовый колобок, он принялся жевать его, прислушиваясь к пушечной канонаде и глядя на разгорающиеся пожары. Вскоре в его сердце возникло чувство пустоты и одиночества, которое он ранее уже старался вытеснить из сознания».

Этой строчкой: «Вскоре в его сердце возникло чувство пустоты и одиночества, которое он ранее уже старался вытеснить из сознания», Огай подтрунивает над Осио. Почти насмехается, показывая, что та Великая Пустота, на которую делал столько ударения Осио, своей абсолютной бесполезностью напоминала буддийскую «пустоту, указывающую на пустоту». Этот мазок, изображающий ход мятежа, подробен и достоверен, однако в большинстве случаев повествование идёт от Бакуфу, от подавлявшей стороны, а из противостоявших ей мы можем представить себе лишь образ Осио Хэйхатиро.

19 февраля 8 года правления Тэмпо[151] Осио Хэйхатиро поднял солдат, зажёг пожары в городе Осака и начал мятеж ради спасения бедствовавших горожан, который не имел почти ни малейшего шанса на успех. Прежде всего были подожжены дома богатых торговцев, разбиты склады и розданы деньги и зерно. Однако, это не попало в руки страдавшего народа; очень часто деньги захватывал и исчезал какой-либо из его сподвижников. Даже Огай справедливо отмечает, что по краям дорог валялись обронённые золотые монеты.

Они вступили в бой с солдатами Ямасиро Мамору, но сражение не было для них успешным, и, поскольку к вечеру того же дня их осталось всего восемьдесят человек, Осио приказал своим сподвижникам рассеяться и заметать следы. Однако, поскольку в тот день почти не было ветра, площадь пожаров постепенно расширялась, и к следующему дню — 20-му февраля — сгорело более четверти города Осака. После этого бдительность ещё более усилилась, и сподвижников Осио стали искать особо ретиво.