— Павел Иваныч, — сказала она с непонятнойинтонацией. — А почему вы Митьку Елагина не вышвырнете?

— По поводу?

— Девчонки говорили, он вашу супругу совсем задолбал,Ромео фиговый, так и пялится, так и норовит этак невзначай ручонками обнаглеть.Неприлично же.

— Что бы я без тебя делал, — сказал он, внутренненапрягшись. — Одна ты озабочена моим имиджем…

— Нет, серьезно. — сказала Жанна с видомумудренной жизнью солидной женщины. — Ваше дело, как у вас там с ней, нонельзя же позволять все это на публике. Шепотки ползут. Жена Савельева — икакой-то шоферюга… Ущерб для репутации. Я сама сегодня видела…

— Сегодня?

— Ага. Открывал ей дверцу — и так, знаете, будто быневзначай пальцами провел, прямо по шее, до самого выреза… Ее аж передернуло…

«Ну, ты у меня нарвешься, красавчик, — зло подумалПетр. — Говорили же тебе, предупреждали. По-мужски ты обещал завязать совсем этим…»

Он резко выпрямился, прошел к столу и нажал клавишу снадписью «Гараж»:

— Савельев. Елагин где?

— Павел Иваныч, вы ж сами его в Аннинск отправили, натри дня, — чуточку недоуменно отозвался дежурный. — Косарев при мнепередавал ваше распоряжение…

— Ладно, отбой, — растерянно сказал Петр, нажавклавишу отбоя.

«Ну, Гульфик Лундгрен, ты у меня нарвался». Его мобильник —чей номер, как растолковал Пашка, знали не более полудюжины человек во всемШантарске — вдруг разразился пронзительной трелью, замигало зеленымпрямоугольное окошечко.

— Я слушаю, — произнес Петр насколько могуверенно, поглядывая искоса на непринужденно развалившуюся в кресле тезкуОрлеанской девы.

— Как у тебя дела, Савельев? — послышалсяабсолютно незнакомый женский голос, усталый, тускловатый.

— Нормально, — ответил Петр, напрягшись. Жанна,сообразив что-то, привстала и проделала нехитрую пантомиму, спросив языкомжестов, не следует ли ей выметаться. Вообще-то, молодец девочка, умеетразграничивать служебное и личное… Петр проворно пошевелил кистью свободнойруки, и Жанна, сделав понимающую гримаску, в три секунды натянула нехитруюодежонку, простучала каблучками к двери.

— Нормально вроде бы, — сказал Петр, оставшись водиночестве.

— А то газеты писали всякие ужасы…

— Ну, это смотря какие газеты… Верь больше. Судя повсему, незнакомка не распознала подмены — что ж, следовало ожидать, массаблизких Пашке людей, каждодневно с ним общавшихся, до сих пор в неведении…

— Приятно слышать, — сказала женщина, но никакойособой радости в ее голосе не ощущалось. — Ты очень занят?

— Ну, не то чтобы… Можно сказать, вообще не занят.

— Совсем хорошо. Паша, нам нужно поговорить. Желательноне откладывая. "Легко тебе говорить, милая, — подумал он. — Амне-то как быть, если я в

толк не возьму, кто ты вообще такая?"

— Когда?

— Хорошо бы прямо сейчас, — сказала незнакомкарешительно.

«Так. сейчас начнутся подводные камни… Нужно взвешиватькаждое слово, ляпнешь ей, чтобы приезжала, а окажется, что Пашке такоеидиотство сроду в голову не могло прийти, поскольку выглядит из ряда вонвыходящим шокингом».

— Ну, вообще-то… — осторожно начал он.

— У тебя там кто-нибудь есть? Ты вообще где?

— На фирме, — сказал он осторожно. — Никого уменя, одинешенек в кабинете…

— Можешь приехать?

— Попытаюсь… А куда?

— Ко мне на работу.

— Вот как? — спросил он, отчаянно пытаясьчто-нибудь придумать.

— Я понимаю, это вопреки правилам, — с явственночуявшейся иронией сказала незнакомка. — Но лучше нам поговорить сегодня,Паша, не откладывая. Можешь приехать прямо сейчас? Поговорим на седьмом этаже,там никого обычно не бывает…

Петр трезво прикинул: долго играть в эти кошки-мышкиневозможно. Нужно либо категорически отказаться и отключить телефон, либо…

— Ты знаешь, кое-какая правдочка во всех этих слухахесть, — решился он.

— Понимаешь, у меня с памятью происходят досадныепертурбации…

— Но меня-то ты узнал? — на сей раз иронияпроступила еще явственнее.

— Конечно, узнал.

— Приятно слышать, — повторила она, снова безвсякой радости в голосе. — Ну, а что же ты, в таком случае, забыл?

— Где ты работаешь.

— Паша, ты серьезно?

— Серьезно, — сказал он, стараясь, чтобы словазвучали сухо, отрывисто. — Провалы в памяти, знаешь ли. Абсолютносерьезно.

Ее голос дрогнул, в нем, наконец-то, появилось нечто похожеена дружелюбие:

— Паша, у тебя все…

— У меня все в порядке, — столь же сухо перебилон, маскируя холодностью полнейшее неведение касаемо звонящей. —Просто-напросто кое-что выпало из памяти. Как из магнитофонной ленты вырезалинесколько кусочков. Примерно так обстоит в популярном изложении. Так что ты,пожалуйста, поумерь иронию.

— Хорошо, — сказала женщина серьезно. — Ну,меня-то ты, по крайней мере, я понимаю, узнал…

— Узнал. Но совершенно не помню, где ты работаешь. Тыуж, пожалуйста, отнесись ко всему этому серьезно, это не хохмочки, а суроваяреальность…

— Ну, а о нас-то ты помнишь все?

— Пожалуй что, — сказал он, оставляя себе лазейкуна будущее.

— Так… Приезжай в речное пароходство. Тебе напомнить,где это?

— Ну, настолько-то мне мозги не перевернуло… — хмыкнулон. (Представления не имел, где это самое пароходство, но узнать будет не такуж трудно.) — Прекрасно помню. Значит, на седьмом этаже?

— Ага, в тупичке. Даже если забыл, легко найдешь. Можешьвзять охрану… я о вчерашнем. Это, знаешь ли, Паша, была не я. Я ведь стрелятьвообще не умею…

— Ладно тебе, — перебил он сварливо. — Ещетебя не хватало подозревать…

— Ну, я рада. Приедешь?

— Через полчасика, — сказал он уверенно. Прикинул,что этого времени вполне хватит и разузнать, и добраться.

— В общем, через полчаса на седьмом этаже.

И последовал сигнал отбоя.

«Веселенькая ситуация, — меланхолично заключилПетр. — Прямо-таки классический водевиль — близнецы меняются местами,отсюда, ясно, проистекает череда забавных недоразумений… Вот только что-тодавненько уж не слышно о забавах, наоборот, веселье тает, как льдинка подвесенним солнцем».

Щелкнул клавишей: