Тут уж от смеха не удержалась даже Элинор.

– Это не уборная для гостей! – Оливия, чернокожая служанка, раздраженно забарабанила в дверь. – Это уборная для прислуги!

Вейл даже не подумал отреагировать. Открытый футляр лежал на зеленом кафельном полу. Вейл, ссутулившись, сидел на унитазе. Матовое окошечко было открыто; внутрь заливались холодные струи дождя. Цепочка сливного бачка заунывно звякала о влажную белую стену.

Вейл снял пиджак, закатал рукав сорочки, похлопал по сгибу левой руки.

«Да пошли они все к черту», – мрачно подумал он.

Первый укол расслабил: тихое спокойствие накрыло Вейла, точно детское одеялко. Уборная внезапно стала казаться размытой, как если бы он смотрел сквозь кальку.

«Но я же бессмертный», – мелькнула мысль.

Ему вспомнилось, как Крейн всадил нож себе в руку. Впоследствии выяснилось, что Крейн вообще питает извращенную склонность к членовредительству. Ему нравилось кромсать себя ножом, полосовать бритвой, втыкать в плоть иглы.

«Ну, против игл я и сам ничего не имею».

Морфин Вейл предпочитал даже кентуккийскому виски. Забвение, которое это снадобье приносило, было более надежным, каким-то даже всеобъемлющим. Вейл решил, что хочет еще.

– Мистер Вейл! Это вы там?

– Уходи, Оливия, будь добра.

Он снова потянулся за шприцем. «Ведь я же бессмертный. Я не могу умереть».

То, что следовало из этого факта, уже пугало его.

На этот раз кожа воспротивилась игле. Вейл надавил сильнее. Это как пытаться проткнуть кусок твердого сыра наподобие чеддера. Вроде наконец нашлась вена, но, когда он нажал на поршень, под кожей в месте укола начал расплываться безобразный багровый синяк.

– Черт! – выругался Вейл.

– Выходите немедленно! А не то я расскажу все миссис Сандерс-Мосс, и она прикажет выломать дверь!

– Еще немного, Оливия, душа моя. Будь паинькой и уйди прочь.

– Это не уборная для гостей! Вы уже и так битый час тут просидели!

Правда, что ли? Если так, то это потому лишь, что служанка не давала сосредоточиться. Вейл вновь наполнил шприц.

Теперь игла вообще отказалась втыкаться в кожу.

Может, он затупил острие? Но кончик выглядел убийственно острым, как и всегда.

Вейл надавил сильнее.

Что удивительно, это вызвало боль. Он поморщился. Мягкая кожа пошла рябью, заволновалась и покраснела. Но не прорвалась.

Вейл попробовал вколоть иглу в запястье – с таким же успехом можно резать кожу ложкой. Он спустил штаны до лодыжек и попытался сделать инъекцию во внутреннюю поверхность бедра.

Безрезультатно.

Уже отчаявшись, Вейл со злостью ударил плачущей иглой в горло, туда, где, по его представлениям, проходила артерия.

Игла отломилась. Содержимое шприца пролилось за шиворот.

– Черт! – снова выругался Вейл, раздосадованный до слез.

Дверь с грохотом распахнулась. На пороге стояла Оливия, смотревшая на него разинув рот, а из-за ее спины выглядывали самонадеянный молодой конгрессмен, и совершенно ошеломленная Элинор, и даже Тимоти Крейн – этот взирал с дружеским укором.

– Ха! – сказала Оливия. – Что ж, это многое объясняет.

– Колоться морфином в туалете для негров? Не комильфо, Элиас, и это еще слабо сказано.

– Заткнись, – устало бросил Вейл.

Эффект морфина, если он и был, уже выветрился. Собственное тело казалось сухим, как пыль, а разум был отвратительно ясным. Вейл позволил Крейну усадить себя в машину после того, как Элинор недвусмысленно дала понять, что больше ему в этом доме не рады и, если он еще раз явится с визитом, она вызовет полицию. Впрочем, выражения, в которых миссис Сандерс-Мосс донесла это до него, были куда менее дипломатичными.

– Они великодушные наниматели, – сказал Крейн.

– Кто?

– Боги. Их совершенно не волнует, чем ты занимаешься в свободное время. Морфин, кокаин, женщины, содомия, убийства, нарды – им без разницы. Но бог не позволит тебе до беспамятства накачаться какой-нибудь дрянью, когда ему требуется твое внимание, и уж точно не даст впрыснуть в вену смертельную дозу. Это было очень глупо, Элиас, прошу простить меня за такую дерзость.

Машина завернула за угол. Безрадостный день плавно перетекал в безрадостный вечер.

– Все, шутки кончились, Элиас.

– Куда мы едем?

Не то чтобы Вейла это особенно интересовало, хотя он и ощущал в себе тошнотворное присутствие бога, отчего пульс бился быстрее и хотелось распрямить спину.

– Навестить Юджина Рэндалла.

– Мне никто не сказал.

– Ну вот я сейчас и говорю.

Вейл безразлично уставился на обивку салона новенького «форда» Крейна.

– Что в саквояже?

– А ты загляни.

В кожаном докторском саквояже лежали всего лишь три вещи: хирургический скальпель, пузырек с метиловым спиртом и коробок спичек.

Спирт и спички – чтобы стерилизовать скальпель? А скальпель – чтобы…

– О нет, – произнес Вейл.

– Только не надо строить из себя чистоплюя, Элиас.

– Рэндалл вовсе не такая важная птица, чтобы… чтобы делать то, что ты задумал.

– Это не я задумал. Такие решения принимаем не мы. Ты же сам знаешь.

Вейл внимательно посмотрел на жизнерадостного молодого человека.

– И тебя это не беспокоит?

– Нет. Не то чтобы это имело какое-то значение.

– Ты уже проделывал такое прежде, да?

– Элиас, это конфиденциальная информация. Прости, если шокировал тебя. Но, положа руку на сердце, на кого мы работаем? Уж точно не на бога из программы воскресной школы, пресловутого доброго пастыря. Скорее уж на злого волка.

– Ты собираешься убить Юджина Рэндалла?

– Конечно.

– Но зачем?

– Это вопрос не ко мне, так ведь? Скорее всего, проблема заключается в показаниях, которые он собирается дать комитету Чендлера. Все, что от Рэндалла требуется – и я в курсе, что его дражайшая Луиза-Эллен уже сообщила ему, – это не препятствовать работе комитета. У нас имеются пять так называемых свидетелей, которые скажут, что видели, как джентльмены, говорившие по-английски, стреляли из минометов и армейских винтовок по «Вестону». Рэндалл очень облегчил бы жизнь себе самому и Смитсоновскому институту, если бы просто согласился улыбаться и кивать, но раз уж ему угодно мутить воду…

– Он считает, что члены экспедиции Финча могут быть еще живы.

– Да, в этом-то и проблема.