выполняет приказ, и меня пронзает восторг, а следом наваливается еще одно ощущение: усталость, что вбивается в тело, словно молот. Я смотрю в зеркало и понимаю почему. Все горло покрыто огромной массой энергии. Ее много, много больше, чем следовало взять.

Как же я не обратила внимания?

Когда я падаю на пол и мои глаза закрываются, Белорукая раздраженно фыркает:

– Предупреждала же – только нить.

* * *

Обуздывать ндоли – утомительное занятие. Иногда я, постоянно контролируя, использую ровно ту силу, которая мне нужна, чтобы повелевать Трещоткой и другими смертовизгами. А иной раз просчитываюсь и зачерпываю так много, что еле дотягиваю до вечера. С каждым днем я использую свою способность все лучше и лучше и уже совсем скоро научусь направлять энергию по венам, как маленькие потоки, подвластные мне.

И это хорошо – вылазка, в которой я нашла Иксу, была лишь первой из многих, поскольку мы должны уничтожать смертовизгов, пересекающих границы Хемайры. Сначала меня терзала вина, что я делаю их беззащитными перед мечами своих товарищей. А потом, когда я вижу в гнездах груды человеческих трупов, вина переплавляется в гнев и ярость от того, что смертовизги делают с теми, кого убивают.

Больше я не колеблюсь.

Наш крошечный отряд быстро становится настолько успешным, что люди в городе начинают называть нас именем, которое подарила нам Адвапа, Смертобои, за нашу невероятную способность уничтожать все найденные гнезда. Когда мы проезжаем, люди приветствуют нас и бросают цветы – поразительная перемена, на фоне первого-то раза, когда нам орали, что мы шлюхи.

– Ура, Смертобои! – кричат они теперь, выстраиваясь вдоль улиц, едва слышат наше приближение.

Теперь мы почти герои, и народ, кажется, даже не возражает, что среди нас есть женщины, которые то ли люди, то ли нет. Конечно, они понятия не имеют о моем особом даре. О нем не знают даже остальные девчонки Варту-Бера, хотя они быстро знакомятся с Иксой. В считаные дни он в кошачьем воплощении становится привычным обитателем лагеря, ворует рыбу с кухни, гоняется за птицами и обвивается вокруг моей шеи, когда я не тренируюсь.

За исключением Кейты, Бритты, Газаль, Белкалис, Аши и Адвапы, никто, кажется, не видит в нем ничего, кроме дружелюбного кота, и все смеются, когда мои друзья пытаются убедить их в обратном. Я стараюсь не задаваться вопросом, почему так происходит, а наши вылазки все продолжаются и гремит наш успех.

Проходят месяцы, и вскоре к Хемайре подкрадывается холодный сезон, каким бы он ни был, дни становятся чуть менее знойными, а ночи наполняются приятной прохладой. Смертовизги, похоже, теперь знают о нашем существовании, потому что выставляют все больше часовых. Несколько раз им даже удавалось застать нас врасплох, тяжело ранить всех алаки, но, в конце концов, мы всегда побеждаем. Ни один смертовизг не способен устоять перед моей силой. Ни один не может противиться моему зову. Я уже редко использую голос, все, что мне нужно, чтобы их подчинить, – это жесты рук.

Все идет так хорошо, что однажды вечером к нам, Смертобоям, является гость. Когда мы выбираемся из песчаных ям после тренировки, во двор, направляясь к Белорукой, въезжает самая величественная карета из всех, что мы когда-либо видели, запряженная парой близнецов-эквусов, в черно-белую полоску, как зебры, в золотых украшениях.

Из кареты выходит пухлый мужчина в церемониальных одеждах и вручает Белорукой свиток.

Она его осматривает, склоняет голову. Мужчина отвешивает глубокий, почтительный поклон, возвращается в карету и уезжает.

Заметив меня и Кейту, Белорукая нас манит, и мы оба бегом спешим к ней.

– Да, кармоко? – спрашиваем мы после поклона.

Она протягивает нам свиток, на нем – печать куру.

– Зовите остальных Смертобоев, – объявляет Белорукая. – Император Гизо приглашает нас во дворец.

* * *

Когда следующим утром я шагаю по золотым венам-коридорам хемайранского дворца, и мое сердце выстукивает бешеный, нервный ритм, то обнаруживаю, что внутри Око Ойомо такой же золотой, как и снаружи. Я в жизни не видела столько роскоши. Куда ни повернись, везде драгоценные камни и величавые скульптуры. У каждой двери стоят по стойке «смирно» джату в самых экстравагантных алых доспехах. Пышно разодетые придворные перешептываются, прикрываясь веерами.

К счастью, мы облачены в лучшие доспехи во всем Варту-Бера – на этом настояла кармоко Хуон, хотя остальные кармоко предлагали богато украшенные наряды, – и боевые маски. Мы, алаки, больше не смертные женщины, напомнила кармоко Хуон остальным, и лучше, чтобы император с его окружением нас таковыми не считали.

– Ох, животик, – шепчет Бритта, когда мы подходим к двойным дверям тронного зала. – Опять начинается.

– Почему от волнения у тебя вечно болит живот? – раздраженно спрашивает Ли.

– Ну, вот я такая, – вздыхает Бритта. – Но хотя бы на мне маска, так что я нас не опозорю, – касается она тонкой бронзы.

Не знаю, как Бритта это терпит. Несмотря на прохладу огромного коридора, моя маска обжигает кожу, на лбу выступает пот.

Кейта улыбается, заметив у меня в глазах тревогу.

– Мужайся, Дека, – шепчет он. – Все будет хорошо.

– Ты тоже, – шепчу я в ответ.

И, прочистив горло, добавляю:

– Ты сегодня очень красив. – Как и я, Кейта одет в великолепные резные доспехи, сделанные по этому случаю.

Он кивает, и я заливаюсь краской, внутри меня все переворачивается. Не следовало бы высказывать ему такое восхищение. Ох, и зачем я только это сказала?!

– Ты тоже красивая, – шепчет Кейта, и от смеси смущения и восторга мои щеки вспыхивают жаром.

Я едва держусь, чтобы не расплыться в улыбке от уха до уха. Кроме отца с Ионасом меня впервые назвал красивой мужчина, и он говорил это всерьез. Отец… интересно, что бы он почувствовал, если бы увидел меня сейчас, скучает ли он по мне вообще. Пытаюсь представить, каким взглядом он бы на меня посмотрел, но ничего не выходит. Не могу вспомнить форму его глаз, не говоря уже о цвете бровей или длине волос.

Почему я не могу вспомнить его лицо?

Звучат барабаны, и двери тронного зала распахиваются, вытесняя вопрос из моей головы.

– Смертобои! – возвещает императорский глашатай.

Я глубоко вдыхаю для храбрости и шагаю по длинному проходу, стараясь не таращиться на сидящую по обе стороны знать, покрытую таким количеством золота и драгоценностей, что смотреть больно. Я-то думала, что обычный люд Хемайры изысканно одет, но дворяне – попросту ходячие сундуки с сокровищами, и они, даже несмотря на принадлежность к мужскому полу, скрывают лица золотыми масками. Белорукая предупредила, что так придворные чины выказывают покорность императору – в точности как женщины носят маски, дабы не оскорблять взор Ойомо.

Император восседает в самом конце зала на массивном троне, отделенный от всех вуалью. Я вижу его золотую нить на тончайшей алой ткани – и моя челюсть чуть не отваливается. Говорят, император настолько близок к Ойомо, насколько это вообще возможно в нашем мире, даже ближе, чем верховные жрецы. Глядя на его трон, я в этом не сомневаюсь. К нему ведут ступени из чистого золота, их края отделаны тонким слоем рубинов.

Капитан Келечи и Белорукая, как главы каждого отряда, останавливаются у самых ступеней и падают ниц. Делаю то же самое, дрожа всем телом. Поверить не могу, что я здесь, перед самим императором. От одной мысли трясусь еще сильнее.

– Ваше императорское величество, – негромко произносит Белорукая.

– Владычица эквусов, – рокочет император, его голос глубок и звучен, под стать дородному силуэту, едва различимому за полупрозрачной занавесью. – Как прекрасно вновь тебя видеть, и при столь благоприятных обстоятельствах.

Я щурюсь, стараясь разглядеть его получше краешком глаза, но мешает маска.

И зачем я вообще согласилась это все надеть? Напрягаю зрение изо всех сил. Насколько могу судить, он очень высок и широкоплеч – но скорее мускулистый, чем толстый. Большую часть лица скрывает тщательно ухоженная борода; губы настолько полные, что кажутся почти женственными. Они придают ему чуть более человечный вид, словно он из плоти и крови, а не богоподобное существо, которое я