Лиутгарда тоже повизгивает в боевом азарте, потому я сделал спокойное лицо и отпускал деловитые реплики, словно мне лет сто, а подобных битв у меня несколько тысяч.

Последняя большая схватка бурлила прямо под холмом, откуда я наблюдал за сражением. С полсотни воинов еще сражаются, почти все уже без коней, но вскоре их стоптали, безжалостно зарубили и быстро прошлись по всему заваленному трупами полю, выискивая раненых врагов и добивая на месте.

Лиутгарда нахмурилась и отвернулась.

— Как-то слишком легко, — сказала она в недоумении. — Неужели Мунтвиг так слаб?

— За этой легкой конницей, — предостерег я, — идет рыцарская, что не уступит этой нашей.

— А ее много?

— Много, — заверил я. — Еще не видели карту?..

— Вы так верите своим лазутчикам? Не преувеличивают?

— Верю, — сказал я скромно. — Хотя я и себе порой не верю, дурак какой-то, что несет, но этим лазутчикам… Они же не умничают, просто донесли, что увидели. Я простым всегда верю больше. Жаль, что я вот весь из себя такой сложный, загадочный и задумчивый…

Она фыркнула, повернулась снова к полю битвы.

— Значит, силы с Мунтвигом равны?

— Он сумет поднять весь север, — пояснил я, — так что преимущество пока что у него. Но только в силе. А Бог, как я слышал, в правде.

Поле боя медленно покидают вартгенские рыцари, некоторые пошатываются, им помогают переступать через трупы, подсаживают на их или чужих коней, убитых мунтвиговцев осматривать погнушались, зато норбертовцы деловито осмотрели наиболее знатных, те отличаются кожаными доспехами, проверили тугие пояса с тайными кармашками, срезали мешочки с монетами, у некоторых забрали оружие.

Оруженосцы торопливо ставят на краю поля гигантские шатры. Я тяжело вздохнул, надвигается неизбежный нелепый пир, несколько дней будут пить и бахвалиться подвигами.

Хродульф, Меревальд, Леофриг и Хенгест уже нашли друг друга на поле, идут в сторону шатров чуть ли не в обнимку. Даже мне слышно, как ликующе поздравляют друг друга с великолепнейшей победой, на какое-то время целиком забыв о соперничестве. Все хороши в интригах, хозяйствовании, стратегическом планировании, но как же, оказывается, приятно и восхитительно вот так ударить противника, превосходящего числом, пусть и ненамного, и сокрушить, уничтожить, втоптать в землю, завалить его трупами все огромное поле!

Хродульф, завидев меня, вздохнул с громадным облегчением.

— Знаете, ваше высочество, — заявил он громогласно, — о чем я взмолился, когда рубился с проклятыми захватчиками?

Меревальд предположил весело:

— Чтобы сэр Ричард не принял участие в битве и не отнял у нас славу?

Хродульф помотал головой.

— Наполовину угадали, благородный Меревальд. Чтобы сэр Ричард не ринулся в битву, иначе уже ничто не удержит нашу благородную принцессу на месте!

Я сказал сокрушенно:

— Вы не поверите, но у меня до сих пор руки и плечи ноют, так ее удерживал. Уже собирался связывать!

Лиутгарда смущенно улыбалась, по-прежнему сияющая и сверкающая, хотя да, грудь все равно приковывает внимание больше, чем ее лицо и глаза.

Лорды не особенно и огорчились моим решением выступить вперед вместе с Норбертом и его воинами. Нам так проще, объяснил я, высылать во все стороны разъезды и получать от них сведения вовремя.

Лиутгарду я уговорил остаться в обществе верховных лордов, это цвет всего Варт Генца, наиболее знатные и влиятельные люди, ей будет комфортно и безопасно, а я пока посмотрю дороги впереди и подготовлю для них всех хорошие квартиры в городах Бриттии.

За спиной остались разноцветные праздничные шатры на краю покрытого трупами поля, как будто можно такое праздновать и петь веселые песни, синее небо стало черным от налетевшего воронья, а от злобного карканья звенело в ушах и начала болеть голова.

На землю торопливо опускаются целые стаи стервятников, быстро и жадно рвут еще теплое мясо.

Я смотрел холодно и злобно, в груди настолько едкая горечь, что уже выжгла все и взаимоуничтожилась, не находя новой пищи. Это же столько крепких рабочих рук потеряно, столько сильных здоровых мужчин сейчас лежат, раскинув руки, а вороны выклевывают им глаза, ночью волки и лисы придут выдирать внутренности!

Погибли сильнейшие и самые здоровые, а слабые да больные остались дома. Что за поколения будут через сотни лет, если вот так продолжим взаимоистреблять в войнах и сражениях самых сильных, молодых и отважных?

Норберт, поглядывая на мое темное лицо, произнес осторожно:

— Ваше высочество?

Я вздохнул, сказал невесело:.

— Как политик, я уверен, что даже самая зверская драка приличней любой войны! Но как олицетворитель духа и понятий… тех, что разлиты в воздухе, я должен… ага, должен! Но тогда не понимаю, я веду за собой или меня ведут, как козу на базар?

Он буркнул:

— Все войны начинаются из-за избытка миролюбия.

— Иногда мне кажется, — сказал я, — что единственная война, которая вызвала понимание, Троянская. Там дрались из-за женщины, и мужчины знали, за что воюют.

Он возразил:

— На войне убивают по разному поводу, не только из-за женщин! Правда, всегда из самых лучших соображений. И чтоб всем было хорошо.

— Ну да, потом.

— Жизнь такая, — сказал он, — чтоб ее легче переносить, солдат надо учить, как обходиться без жизни.

Потом оба умолкли, тема нехорошая, Норберт не юный рыцарь, что с восторгом ищет упоение бою и смерти мрачной на краю, а относится к войнам с мрачным спокойствием, как к неизбежным неприятностям в жизни.

Не останавливаясь, мы продвигались в глубь Бриттии, а это значит — навстречу основной армии Мунтвига. Перебрались вплавь через две широкие и спокойные реки, не потеряв ни одного человека, я похвалил за тщательный отбор в такой отряд, дальше долго двигались по достаточно хорошо пробитой копытами и колесами дороге, уходящей на север почти по прямой и очень неохотно огибающей дремучие леса и глубокие озера.

Норберт сообщил, что здесь раньше вообще дорог не было и в помине, все пользовались реками, так меньше всего затрат на передвижение. Леса здесь дремучие и богаты всяким зверем, реки кишат рыбой, на озерах и болотах полно птицы, но земля слишком уж ровная, как столешница, мало укрытий вроде горных цепей, и потому здесь чаще всего прокатывались нашествия.

Эти земли, плодородные и с мягким климатом, уже века, если не тысячелетия, являлись исполинским полем битвы. Просторы, способные вместить не одно королевство, никому по сути не принадлежали, хотя соседние королевства, Ирам, Шумеш и даже Гиксия, порой рисуют на своих картах эти земли, как принадлежащие им, отхватывая от Бриттии солидные куски.