Чтобы не заработать тепловой удар, мы растянули над машиной тент, но это только ограничивало доступ воздуха, отчего делалось еще более душно. По мере приближения к горам дорога, по которой еще не ездила ни одна машина, становилась постепенно все круче и ухабистее, а во многих местах и вообще опасной. С одной стороны над нами угрожающе нависали огромные каменные валуны, а с другой был отвесный берег канала – фактически мы находились между Сциллой и Харибдой. В некоторых местах еле хватало места для проезда машины, и несколько раз мы чуть не рухнули в каналы, которые испещрили всю местность. Течение в этих каналах было таким стремительным, что издалека было видно, как бурлит вода, и слышался угрожающий шум ее страшного ропота и клокотания.

Мы доехали до того места, где дорога стала практически непроезжей, поэтому отправили Жозефа в ближайшую деревню привести нескольких сартов, чтобы они помогли восстановить ее, потому что она была перерезана глубокими канавами и изрыта ямами, которые надо было засыпать, чтобы мы смогли продвинуться хотя бы на дюйм. Мы продвигались вперед шаг за шагом, а машине пришлось проделать, буквально и фигурально, тяжелую работу, так как постоянно закипала вода в радиаторе и ее приходилось то и дело менять. Крутой берег канала был сложен из сыпучих песков, так что почти невозможно было ступить ногой. Единственно, как мы могли добыть воды для заливки в радиатор, – это бросить привязанное на веревке ведро в канал и набрать там воды. Одно ведро было унесено течением, и Жозефу пришлось еще раз пройтись до деревни, чтобы помочь нам разрешить проблему.

Он отсутствовал долгое время, пока мы жарились под палящим солнцем, потому что в нашем тенте прожгло большую дыру. Однако он, наконец, вернулся, и мы продолжили свой путь. Финальную схватку мы выдержали в конце поездки. Тормоз автомашины слишком износился и не мог захватить колеса, и, съезжая вниз под гору, машина чуть не потеряла управление. Мы мчались на жуткой скорости и по инерции доехали до подножия соседнего холма, где и смогли остановиться. Но в конце концов мы благополучно завершили свою поездку и добрались до знаменитой горы Чимган – места, где начинается Памирская горная цепь.

Памирское плато известно как Крыша мира, лежит на средней высоте 5000 метров над уровнем моря и соединяет Туркестан с Афганистаном, а через Гималаи – с Индийской империей. Когда мы приехали, уже было почти холодно, потому что с Памирских гор дули ледяные ветры. Это самые холодные горы в мире. Местность представляла собой небольшую долину, и, так как там не было ни домов, ни коттеджей, мы все устроились в киргизских юртах, и это было похоже на какой-нибудь азиатский лагерь. Вид предстал великолепный, самыми живописными были заснеженные гребни гор в своем величии и уединении.

Доктор посоветовал мне оставаться там в течение месяца, надеясь, что свежий холодный воздух довершит мое излечение. Но он ошибся, потому что той ночью я испытала даже большую, чем когда-либо, боль и решила вернуться в Ташкент, потому что здесь не могло быть никакой медицинской помощи и некому было делать мне инъекции морфия, которые были абсолютно необходимы.

Однако до отъезда мы встретили двух англичан, что доставило огромную радость мисс Вайз, которой редко доводилось видеть своих соотечественников. Они совершали долгое путешествие через Персию и Туркестан и направлялись в Ташкент, чтобы там сесть на поезд на обратном пути в Европу. Один из них ныне полковник и во время войны находился на действительной службе, где отличился. По окончании военных действий между Германией и Россией его собирались послать в Россию, но из-за революции его назначение не состоялось. Как ни странно, я встретила его здесь, в Англии. Несколько месяцев назад я обедала с друзьями, когда ко мне подошел один из гостей и сказал: «Вы не княгиня Барятинская, которая некоторое время тому назад была в Туркестане?» – «Да, это я, – ответила я, – но, простите, не могу вас припомнить». – «А вы не помните двух незнакомцев, которые заходили к вам, когда вы были больны и жили в палатке на Чимгане?» – «О да, теперь я вас очень хорошо помню и очень рада вновь вас встретить. Мир очень тесен, хотя и обширен. Это ли не парадокс?»

Он задержался, и мы поболтали с ним недолго, и он сказал, что надеется прислать мне несколько фотографий, сделанных во время его путешествия по Дальнему Востоку. С тех пор мы больше не встречались, но я слышала, что ему предложили должность в Месопотамии, и сейчас он там.

По нашем возвращении в Ташкент мой муж обнаружил телеграмму от генерала Голдойера, командира 4-го гвардейского императорского стрелкового полка, в которой говорилось: «Почему вы не поблагодарили императора за меню, которое он послал вам какое-то время назад?»

Эта телеграмма была для нас полной загадкой. Я припомнила, что один друг моего мужа, офицер одного из полков в Ташкенте, который одно время был в том же полку гвардейских стрелков, что и Голдойер, говорил мне: «Какая любезность со стороны императора прислать мне свой автограф на меню одного из обедов, который его величество почтил своим присутствием!» Он явно очень гордился этой наградой.

На генерала этой дивизии произвело большое впечатление милостивое признание императором заслуг этого офицера. Случай этот вызвал у нас некоторое удивление, так как мы хорошо знали, что его величество никогда не был в близких с ним отношениях. Однако, получив телеграмму генерала Голдойера, мой муж с нею в руке тут же отправился туда, где жил его друг, чтобы выяснить, были ли оба меню в одном конверте. При этом офицер стал очень нервным, раздражительным и возбужденным, особенно когда после обеда мой муж, готовый ко всяким неожиданностям, показал ему телеграмму и спросил»: «Может быть, вместе с вашим было еще одно меню?» – «Абсолютно уверен, что не было! – отвечал офицер. – Я принесу вам конверт».

И принес, а там, внутри конверта, обнаружилась ненароком приклеившаяся маленькая записка от адъютанта вышеупомянутого полка гвардейских стрелков: «Не будете ли любезны немедленно передать это меню Толи Барятинскому, так как я не знаю его нынешнего адреса».

На этом меню была подпись императора, а в левом углу под эмблемой полка было написано по-русски «Толи, Николай» и над именем «Толи» рукой императора пририсована корона. Меню было также подписано великими князьями, там присутствовавшими. Мой муж тут же послал телеграмму с благодарностью его величеству, а в том, что касается этого офицера, он не стал ничего предпринимать. Он никому ничего не рассказал об этом случае, но однажды, когда у генерал-губернатора встал вопрос об этом офицере – он стал зачинщиком ссор в полку, что-то натворив, будучи не совсем в порядке, – и генерал сказал моему мужу: «Император его очень любит. Он даже прислал ему меню», мой муж рассказал всю правду.

В 1911 году мое здоровье ухудшалось день ото дня. Я испытывала ужасную, никогда не покидавшую меня боль, и она вынуждала меня не только оставаться в комнате, но и быть прикованной к постели. Эти приступы происходили постоянно, и после каждого недомогания я стала замечать, что вижу все как в тумане – все предметы становились расплывчатыми и неопределенными. Мне казалось, что я смотрю сквозь густую пелену. Мысль о том, что я могу потерять зрение, была для меня мучительной, хотя доктора уверяли в обратном и пытались подбодрить меня всеми возможными способами. Они с одобрения моего мужа решили отправить меня как можно скорее на консультацию к известному профессору Оппенгейму в Берлин и передать меня в его надежные руки. Главной причиной моей болезни был малярийный климат.