Неизвестный художник итальянской школы. Екатерина Медичи с детьми – Франциском, Карлом, Генрихом и Маргаритой. Около 1561

Карл IX и королева Елизавета Австрийская. Миниатюрный портрет из молитвенника Екатерины Медичи. Между 1572 и 1575

4. Новому королю, Карлу IX, было десять лет. Он был стопроцентным Валуа, то есть тщедушным, приятным в общении эстетом и лентяем. На этот раз требовалось назначить регентство; Екатерина Медичи добилась регентства для себя самой, угрожая Гизам Бурбонами, а Бурбонам – Гизами и призывая все партии к успокоению. Понимая, что не обладает нужным авторитетом, она улыбалась обоим лагерям враждующих. Она не преуспела на этом пути, а потому прибегла к хитрости; едва ей это удалось, как она столкнулась с проблемой авторитета Генриха Наваррского. В 1560 г., впервые после 1484 г., Генеральные штаты королевства собрались в Орлеане. Канцлер Мишель де Лопиталь очень благородно призывал к примирению. Он выступал за национальный собор, который смог бы дать всем французам единую веру: «Мягкость может сделать больше, чем строгость… Отбросим все эти дьявольские слова, названия партий, группировок и бунтовщиков: лютеране, гугеноты, паписты; не будем забывать, что мы христиане!» Екатерина разрешила Колиньи, Конде и их семьям отправлять религиозные культы в своих жилищах. Католики и парламент упрекали ее в излишней снисходительности; папа запретил созыв национального собора. Екатерина заменила его «диспутом», прошедшим в 1561 г. в Пуасси. Сама идея, что вопрос веры может быть разрешен в публичных дебатах, казалась странной, но Лопиталь искренне в это верил. Умные люди всегда склонны верить, что все человечество им подобно, в чем и выражается недостаток их ума. Обмануть их ожидания берет на себя сама жизнь. Канцлер открыл диспут речью, в которой сказал, что гражданская война ослабит страну, что нельзя принуждать к тем или иным религиозным убеждениям, что реформа Церкви позволила бы объединить всех христиан, – то есть эти предложения были слишком очевидно справедливыми, чтобы могли оказаться действенными. Теодор де Без сдержанно защищал доктрину Кальвина. Кардинал Лотарингский возражал. Через несколько дней было принято решение создать комиссию по поиску компромисса, которого она так и не нашла, и дело осталось без завершения.

5. Но Екатерина не отказалась от мысли возможного примирения между двумя формами единой христианской веры. С мужественным упорством она удерживала при дворе и Теодора де Беза, и Колиньи и старалась обеспечить относительную толерантность в отношении гугенотов, но в то же время не очень раздражать и католиков. Ее эдикт от 1562 г. позволял реформаторам проводить свои собрания в предместьях городов и запрещал представителям обеих партий носить оружие. Но «принципиальные вопросы не могут быть разрешены беспринципными посредниками» (Дж. Э. Нил). Как можно договориться по вопросу о вечном спасении? Как можно согласиться, что то, что предстает как истина в предместье города, оказывается ошибочным в самом городе? Впрочем, дело не ограничивалось только национальными рамками. Даже если бы каким-нибудь чудом Екатерине и удалось бы примирить Гиза и Колиньи, то Рим и Женева все равно противостояли бы друг другу. Среди католических и протестантских масс бытовало твердое убеждение, что всякая толерантность – грех. В Париже толпы католиков поджигали дома реформистов. На юге разъяренные гугеноты нападали на католические церкви. Потерявшая надежду католическая знать уже подумывала, как бы избавиться от Екатерины, которая, испугавшись, обратилась к Колиньи с вопросом, какими силами могли бы располагать гугеноты для защиты монархии. Это уже был призыв к гражданской войне. Но по сути обе партии и стремились к такой войне; одни видели в ней возможность удовлетворить свою ненависть, другие – повод для грабежей. Каждый «наводил блеск на свои ратные доспехи». В марте 1562 г. герцог де Гиз, который проходил со своими воинами через город Васси, услышал там гугенотскую проповедь. В возникшем сражении 23 правоверных (гугенота) были убиты, 130 ранено. Эта драма, которую католики окрестили «инцидентом», а гугеноты – «побоищем в Васси», стала искрой в пороховом погребе. Конде призвал к оружию гугенотов. Гиз двинулся на Париж, который приветствовал его криками «Да здравствует Гиз!», потому что уже никто не кричал «Да здравствует король!». Возле ворот Сен-Дени прево купцов приветствовал Гиза, называя его «защитником веры». Политика примирения полностью провалилась.

6. Итак, неизбежность гражданской войны. Она началась при сильной поддержке обеих сторон из заграницы. Филипп II подстрекал и поддерживал католиков, Елизавета Английская подбадривала гугенотов. Лучшие представители обоих лагерей долго колебались, прежде чем призвать иностранные войска. Затем страсти овладели ими, и они рекрутировали под свои знамена швейцарцев, испанцев и немцев. Наемники терроризировали сельскую местность. Дороги были наводнены бродягами, которые имели какое-то отношение к армии. Яростно сражавшиеся французы были людьми, принадлежавшими к одной и той же нации, к одному и тому же классу, а часто – и к одной и той же семье. Иногда они с отчаянием вспоминали об этом. «Каждый, – говорит Ла Ну, – вспоминал в глубине души, что эти приближающиеся люди были французами, среди которых могли быть их родственники и друзья, и что через час они должны будут убивать друг друга, и это повергало их в ужас…» С пленниками благородного происхождения обращались достойно. Франсуа де Гиз делил свою постель с Конде. Но эта доброжелательность сохранялась только в отношениях между главарями. Противоборствующие армии были малочисленны, не более 80 тыс. человек; они грабили, резали, насиловали с веселым неистовством партизан. Нужно читать Монлюка, чтобы понять весь жестокий цинизм этой эпохи. Вначале, возможно, они и сражались из религиозных соображений, но очень скоро стали сражаться ради чистого удовольствия. Екатерине Медичи повезло, потому что быстро исчезли персонажи, возглавлявшие партии. Антуан Наваррский был убит, Монморанси и Конде захвачены в плен, Гиз заколот неким Польтро де Мере, дворянином-гугенотом, которого вслед за тем четвертовали на Гревской площади. Смерть Гиза была опасна для будущего своими последствиями, ибо католики считали Колиньи ответственным за это убийство. Адмирал же, как всякий невиновный человек, очень плохо защищался. Чтобы оправдаться, он написал письмо королеве-матери, но окончил его словами: «Но не думайте, Мадам, что изложенные мной мысли вызваны сожалением о смерти Франсуа де Гиза; я полагаю, что для королевства, для Божьей Церкви и для меня лично – это самое великое благо, которое могло только случиться…» На что Брантом заметил: «Многих удивило, как это он, столь выдержанный и скромный в своих речах, мог такое изречь…» В 1563 г. общая усталость привела к некоему подобию ненадежного мира. Никто не сомневался, что он не будет продолжительным. Католики чувствовали, что они сильнее, гугеноты оставались в своих убежищах, таких как Ла-Рошель; и с обеих сторон наслаждение ненавистью преобладало над усталостью от сражений.

7. Вслед за тем наступает период дикой смуты. Королевство предано огню и мечу. Следует война за войной. Ощущается нехватка хлеба. «У каждого своя шайка». Гугеноты изгнаны из Парижа, католики – из Нормандии. На юге разоряются соборы и монастыри. Повсеместно раскол проходит через семьи. Фанатизм узаконивает убийство, бандитизм оправдывается верой. Все утверждают, что подчиняются только требованиям своей веры, а на самом деле – своим прихотям. «Вот такими действиями народ и приучал себя к непочтительности по отношению к магистрату». Как только партия подменяет собой государство, а чувство мести – законы, так сразу погибает цивилизация. Екатерина поочередно обращается то к Испании, то к Англии. Она пытается нравиться сразу всем, а это равносильно предательству. Она спешит в Байонну, чтобы встретиться с герцогом Альбой. И гугеноты тотчас начинают опасаться создания оси Париж – Мадрид, а Колиньи начинает подготавливать похищение короля. Екатерина-родительница охвачена страхом, и борьба возобновляется. Генрих Наваррский, сын короля Наварры и пылкой Жанны д’Альбре (внук «Маргариты Маргариток»), стал династической главой гугенотов, политической главой которых являлся Колиньи. После долгой череды кровавых побед католиков Колиньи удачно отводит свои войска на юг, набирает там новое пополнение, идет на Париж и начинает управлять двором. Сен-Жерменский мир (1570) связан с влиянием новой партии – партии политиков, или умеренных католиков, «которые предпочитают, – с презрением говорят истинные верующие, – спасение королевства спасению своей души». Кардинал Лотарингский и Гизы покидают двор; там водворяется адмирал де Колиньи. «Кончили тем, – говорит Этьенн Паскье, – чем следовало бы начинать». Но ничего на самом деле не было кончено. Екатерина, чтобы скрепить мир, решила отдать свою дочь Маргариту в жены Генриху Наваррскому, а своего сына, герцога Анжуйского, женить на Елизавете Английской. Два протестантских союза! «Мы надеемся, – говорила она, – на больший покой в нашей стране, чем это было до сих пор».