Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я тебя понимаю, Стинк. Ну… иногда, но не всегда, уж больно у тебя утонченная натура.
Хордило что-то буркнул в ответ и тут же нахмурился. Страхотоп уже должен был появиться снова, совершая второй круг. Селение было небольшим, и с обходами Страхотоп справлялся прекрасно, по-другому он просто не умел.
– Довольно странно… – сказал Стинк.
– Что такое?
– Голем Клыкозуба, Страхотоп…
– И что с ним?
– Он появился, как обычно…
– Да, я видел.
– Он ведь ходит по кругу? Вот только назад так и не вернулся.
Акль пожал плечами:
– Может, с кем-то разбирается.
– Страхотоп ни с кем не разбирается, – ответил Хордило, щурясь и протирая тусклое стекло. – Чтобы навести порядок, ему достаточно просто появиться. Никто не станет спорить с гигантской грудой разъяренного железа. Особенно если при ней имеется двуручный топор.
– Мне не нравится ведро, что у него вместо головы, – заметил Акль. – Никто ведь не станет разговаривать с ведром? В смысле, лицом к лицу. Но оно не железное, Стинк.
– Вполне себе железное.
– Наверняка из олова или свинца.
– Нет, железное, – возразил Хордило. – Уж я-то знаю, я работаю вместе со Страхотопом.
– Работаешь? Да ты просто отдаешь ему честь, когда проходишь мимо. Непохоже, что вы с ним друзья, Стинк.
– Я палач повелителя, Акль. Страхотоп и его братья следят за порядком. Все организовано четко. Мы работаем на повелителя крепости Аспид. Големы – как бы его правые руки, а я левая.
– Правые руки? И сколько же их у него?
– Посчитай сам, придурок. Шесть правых рук.
– Включая и его собственную?
– Ладно, семь правых рук.
– И еще две левых?
– Верно. Полагаю, даже мертвецы умеют считать.
– О да, я умею считать, друг мой, но это вовсе не значит, что все сходится, если ты понимаешь, о чем я.
– Нет! – Хордило яростно уставился на отражение в оконном стекле. – Не понимаю.
– Значит, ведро железное? Что ж, прекрасно. Страхотоп куда-то пропал, и даже я вынужден признать, что это весьма странно. И возникает вопрос: почему, будучи палачом и констеблем, или как это там у вас называется официально – будем откровенны, ты каждый день заявляешь что-то новое, – ты вообще тут сидишь сложа руки? На улице холодно. Может, он заржавел. Или замерз. Срочно иди за ведром смазки – именно так поступил бы в данных обстоятельствах настоящий друг.
– Так я и сделаю, – сказал Хордило, вставая и запахивая плащ. – Просто чтобы хоть что-то тебе доказать. Выйду прямо в эту ужасную погоду, дабы выяснить, что случилось с моим товарищем.
– Возьми деревянное ведро для смазки, – посоветовал Акль. – Вряд ли тебе хочется обидеть своего друга?
– Сперва пойду к тележнику Келпу, – кивнул Кордило, поправляя пояс с мечом.
– За смазкой?
– Совершенно верно. За смазкой.
– На случай, если твоего друга заклинило?
– Угу… К чему все эти дурацкие вопросы?
Акль откинулся на стуле, выставив перед собой перепачканные ладони:
– С тех пор как я умер или, вернее, не умер, хотя должен был, меня преследует навязчивое стремление к… скажем так, точности. Я, видишь ли, питаю отвращение к любого рода неопределенности. К серой зоне, понимаешь? Ну, знаешь, когда приходится выбирать между двумя возможностями. Скажем, дышать и не дышать. Или быть живым и быть мертвым. Отсюда вполне логично вытекает и желание знать, сколько рук у повелителя Клыкозуба. А таковых у него, по моим подсчетам, аж девять: семь правых и две левых, что, полагаю, означает, что он редко ошибается.
– Во имя Худа, о чем ты вообще толкуешь, Акль?
– Да так, ни о чем. Просто раз уж мы друзья, в смысле, ты и я… так же, как вы друзья со Страхотопом… В общем, я хочу сказать, что, похоже, от этой стужи я уже едва шевелюсь. Может, мне и не нужна смазка, но если вдруг увидишь, что я лежу на улице без движения… в общем, Стинк, коли увидишь меня таким, не хорони, пожалуйста.
– Потому что ты не мертв? Да ты уже не можешь быть мертвей, чем сейчас, идиот. Но я не стану тебя хоронить. Может, сожгу на костре, лишь бы положить конец нашим дурацким разговорам. Считай, что я тебя предупредил. Если вдруг увижу тебя заледеневшим, для меня ты лишь дрова на растопку, и не более того.
– Тоже мне, друг называется.
– Верно соображаешь. Я не вожу дружбу с мертвецом, которого даже не знаю.
– Ну да, только с грудами заколдованного железа, у которых вместо головы ведра.
– Так и есть. Что ж, по крайней мере в этом мы друг друга поняли. – Хордило отодвинул стул и направился к двери, в последний раз бросив взгляд на смотревшего в окно Акля. – Эй, не мог бы ты пялиться куда-нибудь в другую сторону? Не хочу, чтобы меня преследовали твои мертвые глаза.
– Может, они и мертвые, – медленно улыбнулся Акль, – но уродов распознают с первого взгляда.
Хордило уставился на собеседника. И изрек:
– Ты напоминаешь мне мою бывшую жену.
Собиратель Вуффин Гагс жил в хижине у самого берега, куда часто выбрасывало обломки судов, потерпевших кораблекрушения. Он построил ее сам из принесенной морем древесины и остатков многих кораблей, которые налетели на рифы, нанесенные лишь на редкие карты с мрачной пометкой «Гиблые воды». Местные именовали их Рассветным сюрпризом. Ночные бури в окрестностях этого мыса были злобными, кровожадными, мстительными, холодными и жестокими, будто забытая любовница, и Вуффин пристроил к своему жилищу крыльцо, с которого он мог наблюдать их ночные тирады, облизывая губы в надежде, что вместе с разбитыми обломками и слабыми криками несчастных жертв ночь принесет ему нечто новое и чудесное.
Но здесь, у берега, было холодно: деревянные стены покрылись трещинами, а ветер отполировал их, будто кость. И потому Гагс построил стены в два слоя, в течение трех десятилетий заполняя пространство между ними волосами, которые срезал с собственной головы и бороды.
Исходивший от этой прослойки запах не слишком радовал гостей или незнакомцев, которые заходили к нему хотя бы затем, чтобы взглянуть на добычу, собранную после очередного кораблекрушения, и подобные визиты со временем становились все более редкими, вынуждая Вуффина, нагрузив тачку, отправляться на утренний рынок, что открывался на центральной площади Спендругля раз в несколько недель. Подобные путешествия утомляли Гагса, навевая хандру, и зачастую он возвращался к концу дня всего лишь с горсткой надкушенных оловянных монет, считавшихся местным платежным средством.
В последнее время он предпочитал оставаться дома, особенно теперь, когда Удел захватил сумасшедший колдун и появлявшимся здесь чужакам частенько представлялась возможность насладиться прекрасными видами Спендругля с высоты