Попытался объяснить, что сам не сильно хочу вылезать на первые роли. Что готов стать самым завалящим помещиком, лишь быть как можно дальше от отцовых ближников.

— А кои земли те будут выделены во владение? — поинтересовался отец Вонифатий.

— По Унже реке вниз от Ваги до рубежей и по Меже.

— Не Ухтубужье ли те дано?

Я кивнул ответно. Монах покивал горестно:

— Самые пропащие места те уготовили. Люди лихие да черемисы там шалят беспрестанно. Смерды в те края селятся неохотно. Посему и слобод много постановлено, ибо от тягот государевых поселенцы освобождались. Обильной гобины с сих земель не жди. Противу, мнозе пенязи требно буде влещивати овамо, яко созиждити земли к порядию.

Мда, удружил мне батя. А я уж было раскатал свои губёнки молокососные на пасторальную жизнь в окружении собственных добродетельных подданных, колосящихся нив, да тучных стад бурёнок. Ну и хрен с ними, со всеми бурёнками. Как говорится — к дарёному коню и уксус сладок. Объявлю своё княжество заповедником, завезу какого-нибудь дивного носорога и буду продавать на него билеты желающим посмотреть, бабки трясти. Как-нибудь прокормлюсь со своими будущими женой и детками.

Видя мою задумчивость, монах посоветовал:

— Не кручинься, Димитрие. Проси у отича град ремеслен, али промыслы овы. Ноли с прибытком останешься.

Узнав о гибели Фоки и об очень странном убийстве дьяка Алимпия, мудрый монах встревожился ещё сильней и поведал о событиях, к которым был некоторым образом причастен.

В последние годы жизни государя Василия Дмитриевича, князь Юрий вопреки отцовому наказу проводил больше времени в своей столице Звенигороде чем в Москве из-за ссор с властолюбивой женой брата и некоторыми его приближёнными боярами. На Москве управителем дворца и всего прочего хозяйства оставался боярин Плесня Фокий. Князь ему доверял и привечал за изворотливый ум и честность. И боярин всегда оставался верным своему господину.

Фокию удалось убедить долго болеющего великого князя Василия, что супруга ему неверна, а сын Василий прижит от случайной связи. Молва по Москве ходила, что в княгининых палатах часто замечали боярина Ивана Всеволожа. Разгневавшись, государь повелел изменить завещание в пользу своего младшего брата Юрия, восстановив дедичево право, а боярина Всеволожа схватить, бросить в темницу и судить за измену. Смерть великого князя помешала исполнить это намерение.

— А завещание переписать успели? — вырвалось у меня от волнения.

— Сотворена бысть грамота духовна в трёх письменах, — торжественно произнёс отец Вонифатий.

Монах знал про все эти дела, поскольку был близок к Фоке в качестве писчика и его советника. Сразу после смерти Василия Дмитриевича сторонники княгини Софьи схватили Фоку и попытались выкрасть и уничтожить духовную грамоту умершего повелителя. Фоке удалось передать экземпляр завещания своему дьяку Алимпию, а тот отправился в Галич к князю, но нарвался на татей и потерял грамоту. Князь Юрий прекрасно знал о подписанном его братом завещании и решительно отверг предложение княгини Софьи присягнуть её сыну. И без этого документа его права на великое княжение прекрасно утверждались духовной грамотой князя Дмитрия Донского, подкреплённой отказом от своих прав князя Серпуховского Владимира Андреевича.

Начавшаяся династическая война была погашена дипломатическими усилиями митрополита. Фотий что-то пообещал отцу, из-за чего он сразу же прекратил попытки оспаривать великое княжение у своего племянника и даже согласился подписать с ним докончальную грамоту. Боярина Фокия выпустили из московской темницы. Его с почётом в Галиче принял князь Юрий и назначил главой тайной палаты. Дьяку Алимпию удалось оправдаться перед боярином Плесней за свою нерадивость, и он стал как и прежде работать под его началом, только уже в палате тайных дел. Вонифатий по приезду в Галич попросился в монастырь на тихую должность, но всегда был готов помочь своему бывшему начальнику и другу ценным советом. Он нисколько не сомневался в невиновности Фоки, когда того обвинили в измене и бросили в темницу. Якобы он потворствовал булгарам в недавнем набеге. Князь не желал прислушиваться к доводам старого монаха, доверяя мнениям своего ближника Морозова и его окружения. По словам библиотекаря, у Фоки что-то было нарыто на Морозова, что он и его люди связанны с боярином Всеволожем. А теперь и Алимпия не стало. Если они узнают, что я находился в близком контакте с Плесней, то и мне тоже пора начинать бояться. В любом раскладе тягаться с боярином Морозовым не желалось. Создам собственное государство и забуду о всей этой крысиной возне.

— Как бы я хотел, чтобы ты, отче, стал при мне тем же, кем был при Фокии Плесне, — мечтательно произнёс я, — Если князем стану, то мне понадобятся придворные всякие: бояре там, воеводы, дьяки, холопы, будь они неладны. В бояры бы тебя произвёл…

Монах улыбнулся в бороду и покачал головой:

— Душа моя покоя просит. Управцем прими дьяка сякого. Их много толчется при князе.

На просьбу:

— А какого дьяка мне лучше выбрать? Может быть, есть у тебя кто-нибудь на примете?

Посетовал, что давненько не бывал при князе:

— Мнози люди несть ведомы ми. С боярином Чешком по сему ряду сказывай. Он из суземников Фоки, пришлый.

Кстати поинтересовался у библиотекаря какими книгами я раньше увлекался. Поп пристально на меня взглянул и позвал за собой. В библиотеке толклась целая толпа разновозрастных переписчиков, но мы прошли дальше. За неприметной дверью в самой дальней части помещения располагалась лестница вниз, довольно крутоватая. Деревянные ступени опасно трещали под массивной фигурой библиотекаря, но он бесстрашно пробирался дальше, увлекая меня за собой. Слабый свет свечей высветил просторное помещение подклети, заваленное всяким хламом. В дальней его части возле мелкого окна, с трудом пропускающего свет, располагались деревянные стеллажи, заполненными книгами разного размера. Некоторые были с окованной обложкой и даже замкнутые маленькими навесными замками. Книг здесь было явно больше, чем наверху, в библиотеке.

Вонифатий подвёл меня к конторке, на которой лежала раскрытой книга на греческом языке с занятными иллюстрациями. По уверениям библиотекаря, именно её я читал в последний раз. Свет свечи осветил странные схематичные изображения. Матерь Божья, так ведь это ничто иное как "Некрономикон", переведённый с арабского Теодором Филетом, православным учёным, — самая известная книга о чёрной магии. Считалось, что само чтение этой книги неподготовленному человеку грозит помешательством и даже смертью.

— Отец Вонифатий, а как относится отец Паисий к подобным книгам? — вызвалось из меня вместе с безмерным удивлением.

— Обыденно. Он их сам чтит. Братьям запрещено спускаться семо, а сам шествет овогда. Чернецам овым паки с ним позволено. Животие сея продлить хоче, старче. Зелья тайны ище, — охотно ответил монах с едва заметным смешком.

— И мне тоже позволено здесь бывать? — ещё сильней поразился я.