Его голос звучал совсем не как у убийцы. Хотя, Хаджар и не знал, как он должен звучать у этих самых убийц, но предполагал, что — иначе. Без сожаления, без тоски, без усталости и грусти. А именно ими и был пропитан голос Примуса.

Тот посмотрел на свой меч, затем на меч Хаджара, а потом снова на свой. Он взмахнул клинком и… резко вонзил его в снег, после чего уселся на один из обломков. Сложил ладони и уставился в костер.

— Все должно было быть не так, мой принц, — прошептал Примус и голос его звучал так же искорежено, как рессоры за спиной мальчика. Примусу было больно. Может быть так же больно, как и Хаджару. — Ты не должен был выжить. Няня и Элейн уцелели бы, но не ты… Я бы принес твое тело Хаверу и Элизабет. Мы бы погоревали, но вскоре следователи бы опознали на тебе следы магии секты из Балиума.

— Но зачем…

— Твой отец, — перебил Примус. — он становятся мягким. Наш отец… твой дед — он предупреждал об этом. Говорил. Говорил! — Примус ударил кулаком о колено, но тут же взял себя в руки. — Говорил… что ничто не делает короля слабее, чем крепкая, любимая семья. Он предлагал Хаверу брак по расчету, чтобы в его жизни не было любви и лишней привязанности, но Хавер отказался. Нашел свою… — Примус помотал головой. — И тогда я понял — это начало конца, но мой брат… он все же — мой брат. Так легко не поддался. Не сдался. О нет-нет-нет.

Примус говорил сумбурно. Сбивался. Начинал снова. Иногда тянулся ладонью к рукояти меча, но, вздрогнув, убирал ту обратно — на колено. Он сжимал его так крепко, что иногда Хаджар слышал хруст стальных пластин.

— А потом на свет появился ты и все пошло наперекосяк. Хавер размяк. Там, где требовалась сила, он демонстрировал слабость. И вопросы, которые можно решить лишь мечом, он пытался решить дипломатией. Просто потому, что дома его ждали вы. Элизабет и Хаджар. Собственный, маленький уголок счастья. А затем еще и Элейн… но, — Примус отмахнулся, затем порылся в складках плаща и что-то выпил из странно выглядящей бутылки. — но что делать, скажи мне мой принц — что делать тем, у кого нет этого милого убежища, где можно скрыться от всех. Что делать нам — остальным. Тем, кому не так сильно повезло в этой жизни.

Хаджар молчал. Не потому, что не знал, что сказать, а потому, что пытался найти хоть какой-нибудь, хоть малейший способ вырываться из этого капкана.

— Король не может думать о себе, — вдруг твердо и резко произнес Примус. Серые глаза покрылись едва ли не такой же крепкой сталью, какой было укрыто и тело. — Только о благе своего народа. И Хавер должен вспомнить об этом. И вспомнить о том, что на нашем клочке земли все решало, решает и будет решать лишь одно, — Примус поднялся и вытащил клинок из снега. — вот это.

Он взмахнул мечом и порыв какого-то ненормального, острого, порывистого ветра ударил по лицу Хаджара. На снег закапала кровь.

— Мне жаль, мальчик, — голос Примуса снова дрогнул, а в броне глаз появилась маленькая брешь. — Видят праотцы, да заклеймят они меня бесчестьем, ты мне как родной. Но… если ты не умрешь сегодня, то в будущем мне придется… придется… — Примус снова затряс головой. Словно пытался вытряхнуть из неё все терзавшие душу мысли. — Выбирая между тобой и братом, я трижды выберу брата. Прости, Хаджар. Прости меня… и когда придет время, и я встречу тебя в доме праотцев, то ты сможешь вдоволь насытится моей душой. И, может, твой гнев смягчит лишь мое обещание, что я сохраню жизнь Элейн и…

— Слишком много болтаешь, — процедил Хаджар. — Давай уже.

Примус дернулся, после чего медленно и спокойно направился в сторону племянника. А тот стоял не двигаясь. Изломанный, обвязанный какими-то лохмотьями и шнурами, с костылем и мечом. За спиной Примуса он видел ту, что много раз встречал и прежде. Одетая во тьму, костлявая и кривая, она смотрела на него своими голодными глазами. Лишенная тепла, она ждала своего часа.

Хаджар посмотрел на лежавшую под обломками Няню. На мирно спящую сестру.

Он снова чувствовал злобу. И гнев. И ярость. И