– Ясно. – В голосе Илоны послышалась усмешка. – И где вы живете? На улице-то минус двадцать!

– Тут у них что-то вроде городка.

– Где?

– Рядом с ТЭЦ на Лермонтовском проспекте. Есть колодцы с теплыми трубами. Ящики…

– Ящики?

– Да, из деревянных досок, обитые жестью. А еще они жгут костры, чтобы согреться… Илона, если тебе надоест попрошайничать…

– То я приеду к тебе и буду жить с тобой в ящике? Или в колодце с трубами?

– Да… – Максим усмехнулся. – Ты права, это как-то глупо.

Илона помолчала.

– Моя жизнь не лучше, – сказала она со вздохом. – Но тут хотя бы есть крыша над головой.

– Да. Я просто… просто хотел узнать, все ли с тобой в порядке.

– Со мной все в порядке, Максим.

– Ну, ладно. Я тебе как-нибудь еще позвоню, хорошо?

– Хорошо.

– Пока!

Максим отключил связь и протянул мобильник старику:

– Тамерланыч! Спасибо!

Старик взял телефон.

– Ты говорил дольше двух минут, – сказал он с легким упреком.

– Да, – виновато проговорил Максим. – Я тебе заплачу. Когда будут деньги.

– Ладно, забудь.

Тамерланыч убрал Муха с коленей и потянулся.

– Пора подняться наверх, – сказал он.

– Наверх? Зачем? – удивился Максим.

– Мы не крысы, чтобы все время сидеть в колодце, – с улыбкой сказал старик. – Мы должны видеть небо.

– Но там мороз, – неуверенно проговорил Максим.

– Ребята уже разожгли костер, – сказал старик. – Там хватит места и нам.

Рыжее пламя, огороженное по периметру заборчиком из закрепленных листов жести, уютно потрескивало в ночном мраке. Вокруг костра расположились бродяги. Кто-то мирно беседовал, кто-то пил спиртное из пластиковых стаканчиков, кто-то дремал, скрестив руки на груди. Мух устроился у ног Максима, улегшись на картонку, которую подложил ему Крепыш, и время от времени тихо поскуливал во сне.

– Хорошо вы тут устроились, – сказал Максим. – Прямо как толстосумы в элитном клубе.

– «В клубе», – передразнил долговязый Крепыш. – В клубе люди друг другу звери. В лицо улыбаются, а за пазухой держат камень. А мы тут все – одна семья. Чуешь разницу?

– Чую, – сказал Максим.

– Держи!

Крепыш протянул Максиму пластиковый стаканчик.

– Что там? – спросил Максим.

– Водка.

– Я не пью.

– Да тут всего тридцать граммов. Расслабишься.

Максим взял стаканчик, несколько секунд держал его, решаясь, а затем быстро опрокинул в рот. Из глаз мальчика брызнули слезы, он закашлялся.

– Что, не в ту глотку попало? – добродушно осведомился Крепыш.

– Ну и гадость! – Максим скривил лицо и вытер губы рукавом куртки.

– Крепыш, споешь? – спросил кто-то.

– Ну, не знаю…

– Спой, Крепыш!

– Спой!

Долговязый бродяга улыбнулся и сказал:

– Ладно. Тащите гитару.

– Да она уже здесь!

Ему передали старенькую гитару. Крепыш взгромоздил ее на колени, взял аккорд, подкрутил колки, взял еще один аккорд… А потом запел красивым, задушевным голосом:

Эй, ребята, как допьете вы вино,

Мне бутылки вы оставьте заодно.

Я куплю за них буханку и сырок,

Чтобы с голоду не протянуть мне ног.

Максим расслабился. Ему стало тепло и уютно возле костра, в компании этих странных людей, похожих на тени. Крепыш пел грустно, негромко, бродяги слушали его, глядя на костер, и каждый думал о своем.

Ах, отпусти меня, товарищ старшина.

Я простой российский бомж, а не шпана.

Я не сделал ведь плохого никому.

Так за что меня берете, не пойму?

А я бычок подниму, горький дым затяну,

Покурю и полезу домо-ой.

Не жалейте меня, я прекрасно живу,

Только кушать охота порой.

Максим задремал. Он увидел лицо Илоны. Она улыбалась ему, говорила что-то хорошее, вела его куда-то за руку… И им было так хорошо вместе, так хорошо, как бывает только во сне и никогда не бывает в жизни.

Декабрьский день, которому суждено было стать самым холодным днем этой зимы, погружался в сумерки.

Глеб Корсак смотрел на освещенную фарами дорогу и размышлял. Дым сигареты и новоорлеанский джаз, льющийся из колонок стереосистемы, помогали собраться с мыслями. Глеб думал о Маше и об Ольге. О таинственном человеке, крадущемся по ночным улицам Москвы, подобно хищному зверю, и выискивающем новую жертву. О том, какие мрачные тайны могут храниться в архивах ФСБ и что будет, когда все эти тайны и секреты вдруг выйдут наружу и станут достоянием общественности. Впрочем, этот вариант был практически исключен. Тайное никогда не становится явным, если это не выгодно хранителю тайны.

Раздобыть информацию о Камилле Валерьевне Живаго (а именно таковым, как выяснил Глеб, было правильное написание ее фамилии) не составило большого труда. Главное преимущество журналиста – огромное количество полезных знакомств, приобретенных в процессе многолетней работы по сбору информации. Пара звонков нужным людям решили дело.

И вот уже Глеб свернул с подмосковной трассы и понесся по ровному, новенькому полотну деревенской дороги.

Деревня Аграмовка оказалась вполне презентабельным местом. Этого, впрочем, и следовало ожидать. Всего полтора часа езды от Москвы на машине. Часть деревни скупили московские толстосумы, выстроив особняки, перед которыми меркла архитектура старинных дворянских имений. Но остались здесь и старые дома, хозяева которых не желали отказываться от того, что было не просто жильем или пристанищем, а частью их жизни долгие годы.

Старые постройки выглядели симпатичнее новых особняков. Наличие дурного вкуса вкупе с изобилием денег дало забавные результаты, которые вызывали у Глеба иногда улыбку, а иногда – гримасу отвращения.

Покатавшись по улицам деревни минут пять, Глеб нашел нужный дом и остановил машину. Этот дом хранил на себе налет советской старины. Типичная деревянная дача чиновника или известного и лояльного к власти представителя творческой интеллигенции недавнего прошлого. Два этажа, мансарда… Подобных домов полно где-нибудь в Переделкине. (Глава семейства, бывший советский торгпред, как удалось выяснить Глебу, умер еще в девяносто втором году, успев перед смертью приватизировать дачу и оставив ее в наследство жене и детям.)

Корсак достал из бардачка маленький фонарик и сунул его в карман пальто – на всякий случай. Затем вышел из машины, поставил ее на сигнализацию и, подняв воротник пальто, зашагал к дому.