— Ведь просил я вас по-хорошему, как добрых — уйдите! А вы! Уперлись рогом, как два барана! Ладно, Иван — ему ничего не сделается! Но ты, Болимс, должен был понимать, какой опасности себя подвергал! Спасибо, эта гадость мне подвернулась, а если бы нет? Ты не представляешь, чего мне стоило себя сдерживать! Так сила была нужна — мозги отказывали уже, одни инстинкты оставались! Дурные притом! Я и с тобой мог так обойтись, как с этой скотиной зубастой! — втолковывал он.

Снурл слушал его, склонив голову набок, и вовсе не выглядел сколь-нибудь испуганным или хотя бы просто обеспокоенным. Нолькр разозлился.

— Ладно, себя тебе не жалко — меня бы пожалел! Как бы я жил потом, после ТАКОГО?! В другой раз увидишь меня в диком состоянии — беги как можно дальше, чтобы я тебя не достал. Обещай!

— Вот что я тебе скажу на это, друг мой Энге, — очень спокойно, с расстановкой молвил снурл. — Ты можешь ругаться, злиться, но обещаю только одно: никто тебя одного в Пустоши не бросит, в каком бы состоянии ты ни находился. Тем более — в «диком». Лучше постарайся впредь себя до этого не доводить. Это единственный выход.

— Да тьфу! — раздосадованно плюнул Кьетт, а потом неожиданно стянул штаны и объявил: — Раз так — давай уже, начинай учиться целительству! А то у меня все ноги болят!

Самое удивительное, что половину укусов снурл, следуя наставлениям нолькра, действительно сумел излечить. Интересно, почему вторая половина не поддалась его чарам?

— Будем радоваться тому, что имеем, — уныло заметил Кьетт, одеваясь.

… — Огонь был, вода была… — рассуждал Болимс Влек дорогой (не так-то легко было ее, дорогу эту, найти — весь камень пришлось обшарить, сантиметр за сантиметром, прежде чем удалось разглядеть на его затертой, запачканной кровью поверхности заветную стрелку!). — Интересно, какая напасть подстерегает нас еще?

— Медные трубы! — не задумываясь, выпалил Иван.

Нолькр со снурлом озадаченно переглянулись.

— Чего?! Какие трубы?!

— Медные. Такая у нас пословица есть: пройти огонь, воду и медные трубы! В смысле — все испытания. Под «медными трубами» вроде бы подразумевается испытание славой. Хотя я не уверен.

— Да? Славой? — переспросил Кьетт критически. — Хорошая пословица. У нас немного иначе говорят. В последнем пункте расхождение.

— А именно?

— Лучше не буду говорить. Вдруг накличем?

Но, видно, сжалился над ними кто-то из «знакомых» богов, потому что нового испытания не последовало. И без медных труб обошлось, и без драконьих кишок — именно так формулировался «последний пункт» во флангальдском варианте известной пословицы.

А может, это сама Пустошь решила, что достаточно уже бед наделали чужаки на ее территории, и задерживать их дольше — себе дороже выйдет, недолго и без обитателей остаться. Во всяком случае, она вдруг кончилась!

— Гляньте, что это там белеет впереди? Или мне чудится? — вдруг спросил Влек, подслеповато щурясь. Спутники его по сторонам в тот момент не смотрели — исключительно под ноги. Отдельные травинки-проволочки все же ухитрились уцелеть в страшном синем пламени, вот их-то они теперь и собирали для ночного костерка. Кьетт так рассудил: пока местное, а не самостряпное топливо жгли — ничего, не нападал никто. Значит, можно и дальше его жечь, если удастся накопить достаточное количество. Занятием своим человек и нолькр были весьма поглощены, но слова снурла заставили их отвлечься.

— Снег! — радостно воскликнул Кьетт, зоркий, как все хищники. — А там дальше — смотрите — деревья! Рубеж! — потом осекся и пробормотал: — Знать бы еще, внутренний или внешний.

трактующая о том, что зебр — это полосатая животина из Хума, а зонт — это очень подозрительная вещь

Боги не обманули. Рубеж действительно оказался внутренним, в этом не было ни малейшего сомнения. Внешний маркировался очень четкой линией перехода от мерзлого и заснеженного субстрата к совершенно голому и топкому. Здесь же эта линия была ломаной и прерывистой: длинные снежные языки заползали на проклятую землю, местами по-прежнему топкую, а местами смерзшуюся в камень и покрытую серебристым инеем. Кое-где белели отдельные снежные островки, наметенные у подножия камней и вокруг оккупировавших чужую территорию кустов. В воздухе тоже не обнаружилось резкой, как на внешнем рубеже, границы тепла и холода, переход оказался плавным.

— Ну-ка, стойте! Сейчас проверим… — Что-то заподозрив, Кьетт остановился и метнул вперед маленький огненный шарик — сгусточек высвобожденной магии. И что же? Он беспрепятственно преодолел границу Пустоши, упал в снег где-то далеко, у самой кромки леса. Точно такой же белый шарик свободно пролетел в глубь Пустоши и рассыпался искрами, налетев на камень.

— И что это значит? — туповато спросил Иван, хотя сам прекрасно знал ответ. Это могло значить только одно: внутреннего рубежа, в том понимании, какое вкладывал в него маг Зижнол, уже не существовало. В полосу отчуждения вторглись Безумные земли. И случилось это, похоже, довольно давно — кустарник успел разрастись.

— Не понимаю, если внутреннего рубежа нет — какая же сила поддерживает существование внешнего? — озадаченно пробормотал Кьетт. Но на этот вопрос у них пока не было ответа.

Они ждали, что сразу за чертой Пустоши начнутся всяческие кошмары, недаром же эти земли названы «безумными»? Но час шел за часом, а ничего злого им на пути не встречалось. Доброго, впрочем, тоже — совершенно необитаемой казалась местность. Зато весьма живописной. Они шли по холмистой равнине, покрытой неглубоким снежком. Местами ее пересекали овражки, по тальвегам их текли не схваченные льдом ручейки, от них поднимался пар и кружевным инеем оседал на близлежащих кустах, камышинках и метелках высокой сухой травы. На склонах холмов вырастали прозрачные дубовые рощицы, и Болимс Влек утверждал, что именно в таких у него на родине водятся феи. Фей Иван не видел никогда в жизни, захотел пойти посмотреть — вдруг и здесь есть? Но оказалось, что спят они зимой, как, к примеру, медведи или сурки, а потому лезть в чащу нет смысла, только снег зря черпать — между деревьями сугробы наверняка выше, чем на открытом пространстве.

В общем, красотища вокруг была неописуемая, но никаких признаков жилья. И это постепенно начинало настораживать. Думалось подспудно: «И почему было не поселиться людям (снурлам, нолькрам) в таких идиллических с виду местах? Должно быть, что-то тут нечисто, подвох какой-то есть».

Стоп! А это что впереди — красное?!

Это было дерево. Яблоня. Высоченная, раскидистая, от макушки до самых нижних ветвей увешанная крупными алыми плодами, украшенными снежными шапочками у черешка.

— Что за чертовщина?! — остолбенел Иван. — Откуда яблоки средь зимы?!

— Ну и ничего особенного, — неуверенно возразил Кьетт. — Земли необжитые, урожай снимать некому, случилась ранняя стужа, заморозились яблоки прямо на ветвях и висят себе. Весной оттают и попадают… — Чувствовалось, он и сам не очень-то верит своим словам.