— Помните, маг говорил, что некоторые неделями не могли из Пустоши выбраться? — мрачно спросил Кьетт на пятые сутки. — Мне думается, не в магии было дело, просто они либо кругами бродили, как больные овцы, либо не поперек шли, а вдоль, либо сильно вбок забирали.

— Это ты к чему? — подозрительно и мрачно осведомился Иван.

— Это я предлагаю в другую сторону свернуть, — охотно пояснил нолькр.

— С ума сошел?! — Реакция была единогласной. Одна мысль о том, чтобы поменять так трепетно хранимое направление, привела в ужас и снурла, и человека.

— А вы уверены, что это было верное направление? — спокойно спросил Кьетт. — Вспомните, ведь в первый день мы меток еще не ставили, только потом догадались. Вдруг было уже поздно?

— Ах, Энге, типун тебе на язык! — в сердцах воскликнул снурл.

— Ай! — Кьетт невольно вскрикнул. А потом сказал сурово, на снурла не глядя. — Если у кого высокий магический потенциал и способность к материализации объектов, тот не должен бездумно разбрасываться проклятиями направо и налево!

— Почему?! — невинно удивился Влек.

— Потому. Знаешь, как язык больно! Будто иглой колет!

…А направление они, пожалуй, все-таки сменили! Уже на седьмой день, и не по доброй воле.

С ними так долго ничего не происходило, что Болимс Влек решил: это не к добру. Но, памятуя о своих потенциалах и способностях, высказывать свои опасения вслух остерегся, чтобы не накликать беду. Не помогло. Пять дней им встречалась только разномастная магическая мелочь, с аппетитом пожирающая друг друга, но на чужаков не посягавшая. Потом пришла тварь крупная, и Кьетт не преминул повысить собственные потенциалы, а впечатлительного Влека стошнило. Но все это были пустяки, особого внимания не заслуживающие. Неприятности обрушились разом, одна за другой.

Сначала был огонь. Хорошо еще, в тот момент, когда все вокруг вспыхнуло, они сидели на высоком камне! Иначе… даже страшно было представить. Вряд ли они успели бы заскочить наверх прежде, чем поджарились на синем огне!

Пламя было бездымным, невысоким, но очень жарким. Его языки стремительно метались меж камней, и, надо сказать, зрелище это было очень красивым. Ивану оно напомнило немецкий открытый яблочный пирог. Когда-то, похоже еще до его рождения или где-то вскоре, мать вычитала в журнале рецепт и потом часто пекла такой на Новый год. Вообще-то Иван был к кулинарии равнодушен, относился чисто потребительски. Но в приготовлении именно этого пирога был один захватывающий момент. В половник наливали коньяк, подогревали над плитой, потом бабушка командовала: «Пора!», отец торжественно чиркал спичкой, сестра гасила свет, мать опрокидывала полыхающий огнем половник над, пирогом, и по его рифленой поверхности, между гребнями яблочных долек разбегались голубые огненные змейки. Такая была красота — в детстве Иван даже визжал от восторга.

Теперь вместо Ивана визжал Болимс Влек. Ну не то чтобы по-настоящему, так, повизгивал скромно, когда языки пламени взметались особенно высоко, стараясь лизнуть теснящихся на камне чужаков. И еще когда заметил, что основание камня раскалилось докрасна и жар начал ощущаться даже через толстые подметки графских сапог. Жара становилась нестерпимой, воздух начинал обжигать горло.

— Я чувствую себя яичницей, — пожаловался Кьетт, подпрыгивая.

— Ага! Яичница с беконом! — усмехнулся Иван, но тут же устыдился. Дело в том, что под «беконом» он подразумевал снурла. И тут мелькнула мысль: зачем так нехорошо думать о ближнем, плечом к плечу с которым доживаешь, похоже, последние свои минуты? Это ведь, наверное, грех?

— Может, материализацию попробовать? У меня же получается! — предложил ничего не подозревающий снурл. — Давайте я представлю, как на наш камень льется ледяная вода…

— Ага! Чтобы он треснул на мелкие кусочки и мы рухнули в огонь?! — довольно резко остановил его порыв Кьетт. — Тебя что, никогда физике не учили?

— Учили, — признал Болимс грустно. — Но я по складу ума гуманитарий.

— Оно и чувствуется!.. Знаете что? Похоже, пора того… прощаться как-то.

— Каким образом? — уточнил Иван, еле шевеля пересохшим языком.

— Откуда мне знать? Мы раньше всегда…

Что именно было «всегда», Ивану с Влеком узнать не пришлось, Кьетт закашлялся и не договорил.

«Так и помрем, не простившись как следует», — горестно подумал Иван, и тут все кончилось. Пламя погасло само собой. В спину ударил шквал ледяного ветра и сбил Влека с ног, ладонями на горячий камень. Кьетт молниеносно сцапал его за шиворот, рванул вверх. Только это и спасло снурлу руки. Его нежные, не знавшие физического труда ладошки мгновенно налились желтыми пузырями, но от этого обычно не помирают. Промедли нолькр хоть мгновение — было бы гораздо хуже.

— С…спасибо, Энге, ах-х, если бы не ты!.. — шипя от боли, поблагодарил снурл своего спасителя. И Ивану подумалось, что на самом деле парень не так плох, как кажется со стороны. Да, изнеженный, да, неприспособленный. Однако сохранять присутствие духа умеет не хуже остальных, а собственные принципы, пожалуй, даже лучше. Во всяком случае, он, Иван, в подобной ситуации не вежливость соблюдал бы, а матом ругался от боли. Снурлу тоже было больно, больно до слез, которых он даже не пытался скрывать. Однако воспитание взяло верх даже в самую трудную минуту! «Уважаю, черт возьми!» — сказал себе Иван.

Местность остывала удивительно, неестественно быстро, в природе такое невозможно. Четверти часа не прошло, и о камень, послуживший причиной ожогов, эти самые ожоги уже можно было охлаждать. Влек стоял на четвереньках и скулил. Его не торопили, пусть лечится, как может.

— Надо же, чуть заживо не поджарились! — Иван сполз с камня и принялся слоняться вокруг, изучая обстановку. Она его ох как не радовала! Жесткая ползучая трава, росшая меж камнями, выгорела дотла, ни былинки не уцелело. Про уютные ночные костерки можно было забыть. — Вот чертовщина! Болотный газ, что ли, горел?

— Какой там газ! — откликнулся Кьетт с другой стороны камня. — Чистая магия была! Какой-то выброс случился. Интересно, вся Пустошь горела или только наш участок?.. — Тут он снова взгромоздился на камень, тронул снурла за плечо:

— Болимс, а хочешь, я попробую тебе руки исцелить?

— А ты умеешь? — Снурл вскинул на него глаза, полные страдания, надежды и недоверия.

— Ну не то чтобы очень… Иногда хорошо получается, иногда — никак. Но попробовать-то можно? Что мы теряем, в конце концов!

— Давай! — с отчаянной храбростью кивнул снурл, протянул вперед распухшие ладони и закрыл глаза.

…Кое-что они все-таки потеряли. А именно — привычный внешний вид. Болеть руки перестали, от водянистых пузырей не осталось и следа. И то сказать, какие пузыри могут быть на чешуе? Очень мелкая, блестящая, отливающая радугой, она покрыла ладони целиком, включая внутреннюю поверхность пальцев. На гибкость их она не повлияла, движений не стесняла абсолютно, но снурла это мало утешало.