Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Твою мать, Федор! На кого ты, блин, похож? — шепчу я ему злобно, садясь рядом. Я хочу оглянуться, чтобы посмотреть, не смотрит ли кто-нибудь на нас. Но шея у меня болит так сильно, что я опять поворачиваюсь к Федору.
— Что? — спрашивает Федор невинным голосом.
— У тебя вид настоящего преступника, который скрывается от полиции. Зачем ты нацепил очки и поднял воротник? Ты хочешь все испортить?
— У меня! У меня вид преступника? — вопрошает Федор изумленным голосом. — А ты на себя в последнее время смотрел? Ты выглядишь как самый последний гребаный бродяга! — Он нюхает воздух вокруг меня. — И воняет от тебя так же.
— Знаю… Но мой гребаный душ гавкнул, понятно? — говорю я, старясь прекратить этот спор, потому что не вижу в нем смысла.
— Ты принес, что я просил? — интересуюсь я.
— А ты принес мой плакат Шебы Тусорт с ее автографом? — спрашивает он меня тут же.
Я совсем забыл про этот дурацкий плакат. Я даже и не вспоминал о нем с той минуты, когда упомянул о нем впервые. И, честно говоря, даже не знаю, где он лежит.
— Твою мать, Федор! Кого, на хрен, интересует этот дурацкий плакат Шебы Тусорт? Не это сейчас важно. А важна та самая информация, сам знаешь, о ком. Так у тебя есть для меня что-нибудь или нет?
Говорю я это слишком уж громко. И я снова стараюсь оглянуться, и снова не могу повернуть голову, потому что шея у меня болит, и болит совсем не слабо. Из-за этой боли мне даже приходится поднять плечи чуть ли не до самых ушей.
— На самом деле этот плакат интересует меня, — объясняет Федор. — Мне казалось, что ты вроде как говорил, что это простая рутина и совсем, на фиг, не важно.
— Ну да, ты прав. Извини, Федор. Я просто немного устал. Не спал всю ночь. Гребаный душ загнулся… В общем, я немного раздражителен…
— Я бы даже сказал, что ни фига не немного. Даже очень много. А ты знаешь, как рискованно выносить это дерьмо из Архива? — говорит Федор.
— Ну, думаю, все-таки это не так уж и сложно. Я в том смысле, что если ты уже спер те материалы, которые подсунул мне под дверь, то, наверное, это не трудно.
— Ах так! — отвечает Федор, и его голова даже начинает подергиваться от возмущения. — Если это, по-твоему, не трудно, то почему бы тебе самому туда не отправиться и не взять, блин, там все, что тебе нужно?
— Ну хорошо! Извини, извини, пожалуйста. Понимаешь, все из-за моего отвратительного состояния… Никак не приду в себя. Извини. Я знаю, что это очень рискованно. То, что ты сделал. Тогда ты просто замечательно поступил и очень мне помог. И я очень тебе, блин, благодарен и все такое…
— Ну ладно, — отвечает Федор все еще недовольным голосом.
И мы вроде как успокаиваемся.
— Так когда я получу свой плакат Шебы Тусорт? — спрашивает Федор через минуту.
— Да забудь ты про этот гребаный плакат, Федор! — Я почти кричу, потому что терпение мое уже на пределе, после сна в кресле все болит, и еще я чувствую, как отвратительно от меня воняет. Федор сжимается в своей куртке и поднимает воротник еще выше. Он отворачивается от меня, смотрит в окно и молчит.
— Федор? — спрашиваю я. Он не обращает на меня никакого внимания. — Черт возьми, Федор! — снова говорю я и шутливо тычу его пальцем в бок. — Прекрати дуться и играть в молчанку и отдай мне материалы, которые принес! — Но он по-прежнему не обращает на меня внимания. — О, блин! — вздыхаю я. — Пожалуйста, Федор. Извини, если я сорвался и накричал на тебя. Просто я погано себя чувствую. Серьезно. Прости меня!
Федор бормочет что-то вроде «Хм» и наклоняется к кожаной сумке, которая стоит под его стулом. Оттуда он достает пластиковый конверт и передает его мне.
— Я ничего не нашел ни про какую Клэр, связанную с мартин-мартинистами. Но, как я и говорил, там тонны всякого дерьма про твоего приятеля Мартина Мартина. Это все, до чего я смог добраться, — подытоживает он, когда я беру у него материалы.
Беря пластиковый конверт в руки, я не смотрю на Федора. И тут я слышу громкий голос — командный такой, как у какого-нибудь босса.
— Федор Белинский, — говорит этот голос.
Я по-прежнему ничего не вижу, потому что получаю сильный удар по лицу. Этого достаточно, чтобы сбить меня со стула на пол.
— Живо за ним! — приказывает этот командный голос.
Потом я слышу грохот падающей мебели и удивленные крики посетителей. Какие-то два мужика пытаются свалить Федора на пол у самой входной двери. А конверт по-прежнему у меня в руках. Я засовываю его в брюки и прикрываю рубашкой. Потом я бегу. Я изо всей силы отталкиваю двух мужиков, борющихся с Федором. Один из них падает на пол. Я удираю и не оглядываюсь.
Я удрал, пластиковый конверт с бумагами у меня. Я бегу сколько хватает сил, пока не почувствовал наступления приступа рвоты. Я перехожу на быстрый шаг. За мной никто не гонится. Я удрал. Конверт засунут до самых моих причиндалов, и из-за этого походка моя напоминает поступь калеки. Я стараюсь идти нормально и выглядеть спокойным, чтобы прохожие не подумали, что я какой-то псих, и не вызвали полицию.
А в моей голове по-прежнему прокручивается то, что случилось у «Звездных сучек», — грохот раскидываемой мебели и лицо Федора, которого лупят два этих гребаных мужика. Наверняка они — агенты Департамента безопасности. И наверняка они схватили его за то, что он спер материалы из Архива. Мое сердце все еще бьется, как молот, и вот-вот выскочит изо рта. Это все моя вина. Бедный старина Федор. Он сделал это, лишь чтобы оказать мне услугу, а теперь его сволокут в полицию и правительственные мерзавцы отобьют ему почки, потому что он нарушил закон, потому что он — «плохой парень». Я теперь тоже «плохой парень», я тоже «на другой стороне». И за мной тоже начнется охота. Мне удалось смыться, но скоро и меня начнут выслеживать агенты Департамента безопасности, может, даже с собаками.
После такого бега и принятого «бориса» у меня внутри все горит, и я крепко стискиваю зубы. Необходимый кислород я пытаюсь вдыхать через нос. И хотя его количества недостаточно, я не могу открыть рот. Если я его открою, то начну дышать как выброшенная на берег рыба, а мои глаза вылезут на лоб.
Я просто продолжаю, не останавливаясь, идти вперед. Я как во сне — дурном сне, наполненном паникой и болью. На улице холодно, но я чувствую жар своего тела и потею. Чем быстрее я иду, тем жарче мне становится, тем сильнее бьется мое сердце и тем громче мое дыхание через нос. Никто из прохожих на меня не смотрит, но я всех боюсь — всех до одного. Люди, которые раньше мне казались нормальными, — люди, одетые в красивую одежду и несущие сумки с покупками из модных магазинов, — теперь кажутся мне врагами. У них строгие лица, и сразу ясно, что им не хочется, чтобы всякое дерьмо нарушало законы, воруя общественные секреты из Архива. Им даже не хочется знать, что у общества вообще есть какие-то секреты. Они бы просто убили меня, знай они, что лежит у меня в брюках; они бы загнали меня в угол и вызвали полицию. Или просто забили бы меня ногами или камнями…