— Эй! — орет Анджела Фрисон.

— Эй, привет, — бормочу я.

— Ты бросила биологию или что? — Она хмурится.

Я замечаю, что она долго не стриглась и в это утро ее волосы, похожие на лепестки ромашки, торчат еще больше, чем обычно.

— Нет. — Я пожимаю плечами.

— Ты что, думаешь, я буду тащить тебя на себе весь семестр? — визжит Анджела.

Я моргаю. «Я не думала, что…»

— Я сделала все лабораторные работы, пока тебя не было. Я не позволю тебе зарабатывать дополнительные баллы за свою работу. И Уикман не позволит. И я не собираюсь проводить остаток семестра, помогая тебе догнать класс. Так что даже не проси.

Когда Анджела набрасывается на меня, я представляю, что мы вовсе не в коридоре, а в комнате для вскрытия. Я растянута на хирургическом столе, огромная буква «У» нарисована на моей голой груди, в том месте, где она будет меня распарывать, голова обрита сзади, откуда она вытащит мой мозг. На Анджеле надет ее халат мясника, весь забрызганный кровью.

— Я знала, что ты вообще не будешь мне помогать, — говорит она, натягивая латексные перчатки. — Ты изначально рассчитывала на то, что я все буду делать в одиночку.

— Мне очень жаль, — говорю я с насмешкой. Усаживаясь за парту, я нарочно сваливаю поднос с разделочными ножами Анджелы на пол. — Я не хотела тебя всем этим тревожить. Я больше не буду тебя доставать. — Я вскакиваю на ноги и отхожу от ее стола.

— Куда ты собралась? — визжит Фрисон. — У меня же баллы, помнишь?

— Да, черт возьми, у тебя баллы, — говорю я.

Я натягиваю свою футболку и выхожу из разделочной комнаты.

Я смеюсь, думая обо всем этом, и это злит Анджелу еще больше. Но я должна признать, я никогда не видела ее такой прекрасной, как в тот момент, когда она извивается и орет на меня:

— Я серьезно, Аура. Я за тебя не отвечаю!

То, что она истерит из-за такой ерунды, заставляет меня чувствовать, что жизнь может и правда, честное слово, стать нормальной.

При поступлении в стационар вашему родственнику, больному шизофренией, будет проведено полное психиатрическое и физическое обследование. Его будут колоть, тыкать, брать анализы, задавать вопросы, истощать. И вы еще удивляетесь, почему они не рады вас видеть, когда вы появляетесь с визитом, натянув напряженную улыбку на лицо, как будто вы компьютерный смайлик.

Нелл уходит навестить маму. Она уходит одна в субботу и возвращается уже вечером. Мы сидим за кухонным столом с Дженни, которая заполняет стопку бланков регистрации для сдачи государственного экзамена в местный колледж. Мы все втроем — Дженни, Этан и я — подпрыгиваем, как мультяшные коты, когда заходит Нелл, вся разбитая, и похоже, она плакала. Она идет по коридору, хлопая дверьми.

Дженни качает головой и смотрит на меня так грустно, что я опускаю лицо в ладони, и мне хочется растаять, как кусок сливочного масла. Растаять, потому что «королю не подобает убирать масло обратно в холодильник».

К тому времени, когда Нелл забирает меня в качестве помощника в приготовлении обеда, ее лицо уже не такое красное и она, кажется, успокоилась.

— Ты должна пойти и навестить ее, Аура, — говорит она. — Она про тебя спрашивала.

Я вздрагиваю, перестаю резать стебель сельдерея для супа. Мне кажется, что Нелл только что выхватила у меня из рук нож и воткнула мне в сердце.

— Ты должна пойти, — соглашается с Нелл Дженни. Она все еще сидит за столом, заполняет листы по планированию. Этан спит, прижав лицо к ее груди. — Я пойду с тобой, если хочешь. Я не буду входить к ней в комнату, я оставлю вас наедине, но я отвезу тебя туда и буду ждать в комнате ожидания. Просто морально поддержу.

Боже, храни Дженни — это самое лучшее предложение, которое я когда-либо получала. Но одна лишь мысль о том, что я увижу маму, будоражит меня больше, чем страх не увидеть ее тогда, в тот день, когда она пыталась полить розовые кусты, которых нет. В тот же самый день я нашла маму в театре — она смотрела воображаемую пьесу.

Что же она мне скажет? Мне — той, которая позволила ее запереть? Сколько злости выльется из нее? Или может быть еще хуже — что, если она вообще не будет со мной разговаривать? Что, если она совсем со мной покончит?

Я имею в виду, борьба — это одно. И может быть, ладно, думаю я, смотря на Дженни, с борьбой можно справиться. Но если от тебя отказался собственный ребенок? Это уже совсем другой вопрос.

Я вообще перестаю думать.

— Думаю, что ты должна с ней увидеться, — говорит мне Дженни, подходя ближе.

Она получила работу в администрации местного колледжа, отвечает на телефонные звонки и собирается там остаться после того, как сдаст экзамен, хочет изучать что-нибудь суперпрактичное, вроде стоматологического оборудования. А еще она выглядит лучше — волосы стали объемнее, а бедра наконец похудели. И мне нравится, что у нее все складывается хорошо, но я клянусь, я выкину ее из своей кухни за то, что она с такой охотой меня критикует.

— Я пойду к ней, — говорю я ей. — Она моя мать. Я не смогу избегать ее всю свою жизнь.

— Верно, — говорит подруга. — Что ты делаешь сегодня вечером?

Я снова опускаюсь на стул и ужасно громко вздыхаю. Так громко, что просыпается Этан. Он начинает извиваться в своей коляске. Дженни немедленно начинает качать ее своей ногой, все еще смотря прямо на меня, с приподнятой бровью.

— Пойду в магазин, — говорю я, скрипя ножками стула по линолеуму.

— Пойдешь в магазин, — повторяет Дженни, качая головой и наблюдая за тем, как я беру свою куртку, словно я только что рассказала ей, что моя самая большая мечта в жизни — полететь в одиночестве на Луну.

— Я ничего не знаю об этом, — говорит Дженни, когда мы идем из «Уолмарта».

Однако я как солдат, марширующий по холму с кучей покупок в направлении своей комнаты. Меня совершенно невозможно остановить.

— Серьезно, — настаивает Дженни, когда я начинаю расстилать покрывала на кровати и туалетном столике. — Это было здесь все время, — продолжает она, трогая огромную божью коровку, ползущую вверх по лепестку ромашки в горошек. — Что подумает твоя мама, когда вернется домой?

Я вскрываю крышку на банке с краской и вынимаю ролик из целлофановой обертки.

— Тебе не кажется, что это грустно? — спрашивает Дженни.

Нет, думаю я. Ты здесь десять минут и уже говоришь мне, что закрашивать этот сад с безумными клопами грустно. Я наливаю краску на поднос и опускаю в нее ролик. Краска капает на покрывало, когда я протягиваю его Дженни.

— Пожалуйста, не надо, — говорит она, и я поворачиваюсь и начинаю шлепать краской сама.