Не каждый человек прост и ясен, точно ручей, видимый до последнего камушка на дне. Бывает человек как мутная вода, как топь, что притворилась цветущей луговиной, как лёд, что только кажется прочен, а сам проломится, не сделаешь и шага… У Гвинейры жизнь была как песня, короткая, весёлая. Куда ей было разгадать в потаённой душе изъян? Уж на что риаг Гвинфор, хоть никогда того прежде ни в чём не делал для дочки отказа, а тут и отговаривал, и увещевал, и стращал её, да всё без толку. Гвинейра — дочь единая, любезная, с малых лет знала, как своего добиться. Вот и добилась. Да и после замужества, не сказать, по правде, чтобы так уж сожалела она, узнав истинную суть супруга. Хоть и пугал он её порой, хоть и разрушительна была его страсть, не слышала я от неё ни слова горечи о своём решении. Любила ли она его ответно или в том причина, что всегда нравились матушке твоей опасные забавы… о чём толковать теперь! А, может, поняла, что всего лучше было ей по добру согласиться стать женой ард-риагу, а иначе… ведь он-то всегда брал своё. Два годка они прожили, Ангэрэт, каждый миг, как последний. Нельзя так быть одержимым, чтобы весь мир в едином человеке замыкался. Уж на что тогда жалела я его… чёрный он был от горя, глаза чёрные — не взглянешь, страшно. Точно и не знал, на каком он свете. Думала: недолго быть телу живым, когда души в нём нет. Ведь, если и была у ард-риага когда душа, забрала её Гвинейра, всё, что было в нём хорошего, забрала, негодное оставила. А как смотрел тогда он на тебя, кровиночку, страх за горло хватал… не разлучалась я с тобою, моя светлая, ни на миг, на ходу спала, не ела… боялась. Иль о стену расшибёт, иль в объятиях задушит, зацелует насмерть…

Нянюшка смолкла, понурив непокрытую белую голову. Я опустилась перед ней на колени, уткнулась лицом в сухие тёплые ладони. Сначала Нимуэ тихонько всхлипывала, потом перестала. Мы обе сидели без слов, без движений.

Наконец, я поднялась. Нимуэ тотчас встрепенулась.

— Куда ты, моя светлая?

Я улыбнулась краем губ.

— Здесь недалеко… я слишком долго медлила с разговором.

Друзья и недруги

1

Замок пуст, выморочен. Сквозняки пролетают привидениями, касаются ледяными пальцами. Или это и впрямь эхо заблудших душ проносится меж западни стен, мечется, запертое в тяжком холоде камней, хранящих память отзвучавших голосов и шаго?. Ищет — как знать — путь к свободе, прошлое или иной призрак, бывший любимым, а быть может, врагом. Всё тщетно, и тоскливый стон мечется в закоулках переходов. Но не время печалиться их тоской, следует спасать собственную, ещё живую душу, пока и она не стала пленницей безответных стен.

Я вошла без предупреждения, без слов. Вошла и встала у порога. Долой робость, долой затверженные правила; ни оскорбления, ни угрозы не принудят меня уйти без ответа.

Блодвен не спала, как и я, и была одна в своих покоях, удививших строгостью, даже некоторой аскетичностью обстановки. Пожалуй, единственным роскошеством, что позволила себе мачеха, было диковинное зеркало из старой бронзы, затейливо украшенное, отражающее медовые блики немногих зажжённых свеч. Стоя ко мне вполоборота, мачеха мерно проводила гребнем по роскошным, волнистым от кос волосам цвета спелого каштана. Лицо её ничто не выражало, движения были как у спящей.

Блодвен ничуть не удивилась моему появлению, словно бы нарочно ждала.

— Ну заходи, раз явилась, — ровным тоном произнесла она, не прекращая своего занятия, исполняемого сосредоточенно и неспешно, словно колдовство или священнодействие.

Я не преминула воспользоваться приглашением и, так как не увидела никакой иной обстановки, присела на край застеленной постели, жёсткой и узкой, точно одинокие ночи коротала на ней девушка, а не давно бывшая в замужестве женщина. Я поняла, что едва ли умела представить, как отец входит в эти тёмные и пустые, словно келья, покои, как ложится на эту постель, так несхожую с супружеским ложем, как обнимает эту женщину, холодную и прекрасную, как статуя.

Я молчала, глядя на мачеху. Наконец, она дрогнувшей рукой опустила гребень. Гордые плечи, укрытые мантией густых кудрей, на миг склонились. Даже в просторном одеянии с широкими рукавами мачеха казалась королевой, даже и испытывая к ней самые чёрные чувства, на которые только способна была моя душа, я не могла не признавать её дивной красоты и того ореола, что окружал её, вознося над всеми.

Блодвен подошла и села рядом, сложив руки на коленях и глядя перед собой. Удивлённая миролюбивым приёмом, я молчала, ожидая её слов, но вздрогнула, обернувшись к мачехе, когда они всё же прозвучали — пламень чувства, облёкшийся в ровный и тихий, ничего не выражавший тон.

— Ненавидишь меня? — безучастно спросила Блодвен и так же безразлично ответила: — Знаю, ненавидишь. А мне — за что было тебя любить? Отдать всё: юность, невинность, красоту — кому ты не нужна вовсе. Ради чего? Разве я выбирала это — соперничать с призраком? Я хотела жить, не запереть себя в склепе, где отовсюду сочится шёпот: «Гвинейра, Гвинейра…» Она проникает в мои сны, мерещится в каждом шорохе. Её лицо, не моё, отражается во всех зеркалах… И ты, её дочь, что так на неё похожа, точно бы она и есть, и всё схожей с каждым годом, с каждым днём… Чему ты удивилась? Я не видела Гвинейру, но твой отец твердит это и не позволяет забыть. Благодари его — я возненавидела её в тебе!

Я не прерывала её, не задавала вопросов, не зная, сколь долгий срок отпущен откровенности Блодвен. Во всяком случае, я была благодарна ей за доверие, что бы ни повелевало ею в этот миг. Искренность обладает великой ценой, эту истину я успела накрепко затвердить.

Говоря, Блодвен, не замечая того, придвинулась и сжала мою руку, и хоть пожатие её причиняло боль, я не пыталась высвободиться, зная, что эта боль не идёт в сравнение с той, что в то же время и многие годы прежде испытывала мачеха.

— Или я глуха, или все вокруг сделались милосердны и стыдливы и утишили голоса — разве не знаю того, что твердят обо мне, всё наглее, всё громче? "Прочь её, негодную, ущербную, прогадал с выбором ард-риаг, обманулся красотой пустоцвета! Нет ей оправдания, бездетной, никчёмной, ведь прежняя жена всего год спустя одарила дочерью!" Ты — воплощённый мне укор, ты — вечная