– Я же говорил. Мне было страшно. Я распадался, не мог себя удержать.

– Может, и не нужно было. Может, тебе предстала некая Сила.

То, как Симмонс принял его рассказ, одновременно ободряло и тревожило Маркуса. Ободряла легкость, с какой учитель распознавал и именовал вещи, которые, как с ужасом думал Маркус, случались с ним одним. Тревожило то, что у Симмонса, кажется, были некие намерения, планы, образ будущего, а Маркус вовсе не был уверен, что все это ему нужно.

– Для этих вещей есть термин, Маркус. Фотизм. Световые потоки и ореолы, часто возникающие в миг откровения. Это известное явление.

– Фотизм, – неуверенно повторил Маркус. Кажется, можно было уже приподняться и сесть.

– Об истоках его ученые, конечно, спорят. Но само явление известно, описано и обсуждается.

– Да?

– Боже! – вскричал Симмонс. – Да разве ты не понимаешь, что пережил, возможно, то же, что Савл на пути в Дамаск?[113] То, что пастухи видели в полях по ночам? Всем им было страшно – до ужаса. И тебе должно быть страшно, потому что это не шутка. Нужно уметь выдерживать такое, отвечать. А ты не умеешь.

– Я вам говорил, что в Бога не верю.

– А я тебе говорил, что это не важно. Верил бы только Он в тебя. Когда начался фотизм, ты что-то сказал?

– Я сказал: «Господи».

– Вот именно.

– Да ведь все же это говорят. Постоянно. Это ничего не значит.

– Незначащего не бывает. Слово без причины не молвится, и я заранее знал, что ты тогда сказал.

– Каждому могло…

– С тобой случается слишком много совпадений. Из которых важнейшее – встреча со мной. Эти силы, которых ты справедливо боишься, – я знаю способы стать их проводником. Я учусь тренировать сознание. Да, это медитация, если желаешь, но на научной основе. И вот ты пришел ко мне. Ты можешь сейчас убежать, но Бог устроит тебе шок посильней, и ты вернешься.

– Нет.

– А я говорю – да. Как проявилась Сила?

– Она как-то изменила мое чувство масштаба.

– Ты что-то видел?

– Геометрическую фигуру.

Симмонс пришел в возбужденное движение. Он принес опешившему Маркусу карандаш и бумагу и вынудил его фигуру нарисовать.

На бумаге она выглядела обыкновенно, но память о ней еще отзывалась опасностью.

– Это знак бесконечности, – объявил Симмонс.

Маркус робко заметил, что фигура походила на зажигательное стекло.

– Тоже знак бесконечности. Бесконечной энергии, проходящей через некую точку.

Он станет… да, он станет нашей мантрой, предметом совместного созерцания и медитации.

Маркус молча смотрел на символ бесконечности. Теперь, когда им занялся Симмонс, символ, казалось, уменьшился. Вообще все уменьшалось, делалось нестрашным в оболочке из быстрых Симмонсовых слов, хотя сам-то он стремился все оболочки снять. Тайна была названа, и вот уже она отдалялась, таяла, становясь впервые лучистой и желанной.

Симмонс, ясный и здравомыслящий, оперся на учительский стол и начал рассказывать.

– Мудрецы Ренессанса извратили связь между Человеком и Духом. Они возродили древнюю идею язычников, что человек – мера всех вещей[114]. Это, конечно, абсурд. Идея нанесла нам неизмеримый вред. Вместо бесконечности нам пришлось довольствоваться кругом, где точка нам доступна. – Рядом со знаком бесконечности Симмонс нарисовал приблизительную версию Леонардова человека в микрокосме и безмятежно улыбнулся. – Они волховали посредством ложных образов. С тех самых пор мы живем в антропоцентрической вселенной, закрыв глаза и уши, замкнув разум. То, что мы зовем религией, вместо нечеловеческого Духа, служит человеку, морали, прогрессу, а все это гораздо менее важно. Потом зародилась современная наука. Казалось бы, она должна была дать им хоть скромное представление о нечеловеческих Силах. Но нет, они лишь возвели антропоцентризм в новую, чудовищную степень. Человек – господин всех вещей, сказали они. А это, Маркус, волхованье черное. От него была Хиросима и сатанинские фабрики[115]. Разумеется, через науку можно было снова прийти к древнему знанию: в схеме Мироздания Человеку отведено место посредника между Чистым Духом и Чистой Материей. Но мудрецы всё болтали о непобедимом человеческом духе, о пустых небесах и упустили свой шанс. В том числе – шанс изведать сполна, описать или даже попросту осознать опыты наподобие того, что пережил ты.

Симмонс, как и в первый раз, вспотел. Лицо его дергалось. Маркус наблюдал все это с какой-то оцепенелой тревогой. К Симмонсу его влекли пока что не теории, а его уверенная повадка, его твидовая нормальность – та самая, что, отталкивая, неодолимо прельщала всех младших Поттеров. Когда Симмонс приходил в это странное возбуждение, Маркус терялся. Но сегодня вдохновение, если можно так выразиться, во многом сливалось с уверенностью, и Симмонс не был целиком глух к переменам Маркусова состояния.

– Ты не доверяешь языку! Понимаю. Наука тебя не страшит, у нее на все есть термины. А для Этого настоящих слов нет. И естественно: Человек посвятил себя соматическим формам, а о духовных забыл. Я вижу, как тебе претит говорить со мной об алхимии, аурах, даже ангелах. Это лишь убогие обозначения того, что мы не смогли понять в полноте… И знаешь, я верю… верю, что мир стремится уйти от плоти к Духу… Вот. Я это все записал. Немного путано, конечно. Прочти.

Он вытащил из портфеля стопку размноженных листков:

– Прочти. Может быть, это окажется тебе полезно…

Текст слеповатый, бумага мягкая, много листанная. Маркус прочел:

– Я думаю, мы могли бы с тобой поработать к взаимной пользе. Решать тебе. Если, конечно, – Симмонс рассмеялся, – не вмешаются Высшие Силы. На первом этапе прочти мою работу. Может, у тебя будут какие-то комментарии. Так мы подготовим поле деятельности. А потом, наверное, проведем пару экспериментов.

– Что мне делать?

– В каком смысле «делать»?